Фарс под дождём
АУ, CC/ГП, рейтинг в районе R.
Кто не спрятался, я не виноват.
читать дальше
Кто ты для меня?
Правда хочешь знать, кто ты для меня, мальчишка?
Ты моя вечная головная боль, моя одержимость, единственная болезнь, от которой не помогают зелья – а ведь я, веришь ли, разбираюсь в зельях. Как никто другой. Без ложной скромности.
Твой голос обжигает внутренности, как аконитовый сок. Меня передёргивает, едва не выворачивает (как это терпит Люпин – из месяца в месяц? Ведь это совершенно невыносимо).
- Спасибо, что пришли, профессор. Это очень важно для меня.
- Не за что, Поттер.
Как будто у меня был выбор…
Что-то бормочет министр.
Бедолага, Поттер, ты даже жениться не можешь по-человечески, без участия сильных мира сего. А как же - герой войны, самый перспективный выпускник Хогвартса за последнюю сотню лет; юный красавец, любимец журналистов и самый завидный жених во всей Британии… И твоя долгожданная свадьба с этой рыжей Уизли превращается в чёртово шоу, репортёрскую оргию… улыбайся, Поттер, улыбайся, целуй счастливую новобрачную под прицелом каждой чёртовой камеры, улыбайся – они ведь не увидят, только я увижу, какие резиновые, неживые у тебя губы.
Но так надо. Ты же знаешь – нужно, чтобы было именно так: первый настоящий праздник после войны, день, когда сняты чёрные одежды, и воздух пропитан запахом поздних роз – как тошнит от него, мерлиновы яйца!.. Невеста прекрасна: белая пена кружев, яркая медь непослушных волос… ты это заслужил, Гарри Поттер, Гарри-победитель, целуй её и улыбайся… Твоя мать была так же прекрасна дементорову тучу лет назад, разве что волосы её чуть меньше отдавали в медь. Зато глаза сияли так же, как твои – как листья, умытые дождём. Я так предполагаю. Я не видел. На ту свадьбу меня не звали.
А я ведь до сих пор помню её глаза, Поттер – спустя столько чёртовых лет. Всегда.
Всегда. Как смешно. Интересно, что думал ты, проваливаясь в мои воспоминания… как мало ты понял, Поттер, не было у тебя шанса понять, я не дал тебе ни единого шанса.
Джинни Уизли – теперь уже Джинни Гарольд Поттер – тоже подходит ко мне:
- Я рада, что вы пришли, профессор.
Врёшь, сучка. Каждым словом врёшь, каждой каплей мёда, сочащейся с губ.
- Совет да любовь, миссис Поттер.
Я разбираюсь в зельях, как никто другой. В твоих словах – лживая сладость медуницы. Её добавляют в приворотное зелье, чтобы смягчить ошеломительный эффект гормонального обмана… Как она пахнет, сволочь - как ненормальная пахнет, разогретая жарким солнцем!..
Это слава, мистер и миссис Поттер, слава ударила вам в голову, как приворотное зелье. Совет да любовь…
- Профессор! Профессор Снейп, минутку, пожалуйста!
Роджер – как там его? – Рейберн, штатный корреспондент «Оракула»… помню, изводил меня, когда я ещё валялся в Мунго.
Оборачиваюсь к нему, оскалившись. Не помогает.
- Профессор Снейп, вы не могли бы… на минутку… положить руку мистеру Поттеру на плечо? Как бы, понимаете, учитель, благословляющий своего ученика…
На миг немею, потом рычу:
- А канкан тебе не сплясать, придурок?
А Поттер смотрит на меня, у него в глазах канкан пляшут зелёные черти. С другой стороны меня подстерегает взгляд Минервы МакГонагалл, внимательный, острый. Я помню, помню. Помню. «Год твоего директорства, Северус, подорвал репутацию школы. Я не виню тебя, это было тяжёлое время для всех нас. Но теперь Хогвартсу нужно вернуть позитивный имидж, это дело чести для каждого из нас, учителей, так что я прошу тебя, Северус…»
Очередное «Северус, пожалуйста». Везёт мне на эти дела.
Под стальным взглядом Минервы от Рейберна не улизнуть, и я делаю вид, что кладу руку на плечо Поттера. В действительности мои пальцы едва касаются его мантии. Но даже так я чувствую слабую нервную дрожь под тончайшей дорогой тканью. Психуете, мистер Поттер? Вам бы снадобья успокоительного попить. Корень валерианы, порошок из рога нарвала и капелька гадючьей крови. Холодной, вязкой гадючьей крови.
Вечер вязкий и нескончаемый тоже. В доме душно. Как я устал.
Меня ослепляет вспышка колдокамеры. То-то радости будет читателям «Оракула». Картина маслом – «красавец и чудовище». В роли чудовища – профессор Снейп; чёрный, нелепый, до крайности злой, губы судорожно вздёрнуты – обнажают клыки. Это улыбка, дамы и господа, если вдруг кто не понял. Хорошо, что колдография не передаёт звуков. Едва ли кто-то оценил бы придушенное, но страстное «горный тролль вас всех дери» - и далее поименно, как в христианской молитве.
- Северус, дорогуша! – отравить бы за это, честное слово – на все ваши нескромные килограммы хватит десяти семян рицинуса, Молли Уизли, дорогуша, десяти пестрых, блестящих семян… можно растереть их в кашицу и добавить стевии, чтобы замаскировать горечь. – Северус, подойди к нам, будь добр.
Я буду добр.
Я буду исключительно добр и подойду, чтобы в очередной раз попасть в объектив. «Ведьмополитан», мисс? Вам-то я зачем?..
- Как жаль, что Ремус не смог прийти, - щебечет Молли, поглядывая на дурочку-журналистку.
К семенам рицинуса можно добавить немного болиголова, пожалуй. Это сделает агонию более мучительной.
- Ему нездоровится, - любезно откликаюсь я.
В окно заглядывает луна.
Бежать отсюда. Бежать, бежать. С меня хватит.
Но пути к отступлению перекрыты: в гостиной полно народу, холл тоже забит битком, у дверей раскрасневшийся Артур Уизли пьёт с младшим из своих сыновей. Рональд – свидетель со стороны жениха – разодет, как павлин. К парадной мантии прилагается цилиндр и галстук-бабочка. Для такой роскоши он определённо рожей не вышел… но кто ему об этом скажет? Во всяком случае, не я.
Наверх, и аппарировать оттуда – из коридора, из первой попавшейся комнаты – да хоть из уборной!..
Домой. В Хогвартс.
***
В конце коридора тоже кто-то маячит. Влетаю в пустующую спальню – кажется, логово покойного Блэка, но мне плевать. Почти успеваю захлопнуть дверь.
Сзади доносится резкий оклик:
- Снейп!
Вот так – не «профессор», не «сэр» - «Снейп». Кажется, это уже было. Однажды.
Мне хватило бы трёх секунд на резкий разворот, на то, чтобы исчезнуть на месте здесь и очутиться у ворот школы. Но вместо этого я останавливаюсь и спрашиваю, не глядя:
- Что вам, Поттер?
Волосы дыбом, галстук набекрень, глаза блестят, как в горячке.
- Снова спасаетесь бегством, профессор?
- Ухожу по-английски. Не думаю, что кого-то в этом доме огорчит моё отсутствие. Впрочем, с вами, как виновником торжества, могу проститься: до свидания, Поттер. Позвольте ещё раз пожелать вам счастья.
Что-что, а лёд в голосе мне удавался всегда. Поттер вздрагивает, как будто этот лёд упал ему, разгоряченному, за шиворот. Ну, давай, скажи мне какую-нибудь гадость напоследок, и я пойду. Меня ждут, в конце концов.
Вижу по глазам, что придумывает он именно гадость, забористую, увесистую, как булыжник, но с губ почему-то срывается неожиданное:
- Почему вы до сих пор так ненавидите меня?
- А я должен был перестать?
- После всего, что было… какого чёрта, Снейп?!
И что же у нас, интересно, было? В любом случае, мозгов оно тебе не добавило, самоуверенности и наглости не отменило… и быть сыном своего отца ты тоже не перестал.
Растягиваю губы в усмешке:
- Вы преувеличиваете значение того, что у нас с вами было, Поттер.
- Ты лжёшь! Ты сам знаешь, что лжёшь! Мастер лжи, вот ты кто, Снейп, так привык за всю жизнь, что теперь никак не можешь перестать.
Выкрикнув это мне в лицо, он захлопывает дверь, прижимается к ней спиной. Два взмаха палочкой – защитная чара, поверх – заглушающая. Смотрит на меня так, словно готов убить.
У меня в висках гулко стучит кровь.
- Что вы себе позволяете, Поттер?
- Хватит, Снейп, засунь себе в задницу свои учительские интонации, ты мне больше не учитель, ты мне больше никто, ты отсюда не уйдёшь, пока не ответишь. Зачем ты так со мной поступаешь? За что?!
Многолетнее привычное «вы» слетает, как шелуха, как кожица с перезрелой ягоды, и из-под неё едким соком брызжет злое, отчаянное, пьяное «ты».
Я пытаюсь держать себя в руках:
- И ты гнался за мной, бросив молодую жену, чтобы сообщить, как я тебе безразличен? Очень трогательно, Поттер. Я тебе никто. Я ничего тебе не должен объяснять. А теперь иди… и проспись. На тебя противно смотреть.
- Никто… А я тебе – кто, Снейп?
Ты правда хочешь знать, кто ты для меня, мальчишка?
Ты моя вечная головная боль, моя одержимость, единственная болезнь, от которой не помогают зелья. Я тебя ненавижу, понимаешь? Ненавижу. С тех самых пор, как узнал о пророчестве, с тех пор, как предал тебя Лорду, с тех пор, как погубил твою мать. Я тебя ненавижу просто за то, что ты появился на свет, похерив всё, что мне казалось важным. И оно перестало быть важным. И исчезло. А ты – остался. И все эти годы я смотрел на тебя, чуть не в крошку стирая зубы; потому что ты - единственная брешь в моей безупречной броне, ты единственный, кто может вывести меня из себя одним только звуком своего голоса – одним только звуком своего имени. Гарри – чёртов – Поттер, вот кто ты для меня. Я тебя ненавижу за то, что ты стоишь передо мной сейчас, тяжело дыша, с пунцовыми щеками, с бешеными глазами, с руками, сжатыми в кулаки, пахнешь алкоголем и пыльной полынью… а у меня горят ладони и сводит судорогой пальцы – схватить бы тебя, и трясти, как куль с мукой, душу из тебя вынуть, выбить из тебя всё, что сводит меня с ума, и отшвырнуть тебя на пол, как выпотрошенную тряпичную куклу, и…
- Никто, Поттер. Ты мне тоже никто. На этой оптимистической ноте предлагаю расстаться.
Намереваюсь аппарировать – и пропускаю момент, когда он бросается на меня. Удар по лицу отбрасывает меня назад – ухитряюсь удержаться на ногах и закрыться от следующего. Чуть нос мне не сломал, придурок!
Я никогда не умел драться – я маг, дементор побери, а не портовый головорез – но и Поттер машет кулаками суматошно и нелепо, как девчонка, как обиженный ребёнок. Пьяная истерика – мало ли я видел на своём веку пьяных истерик?
Успеваю выхватить палочку из кармана, но ни «Ступефай», ни «Петрификус» применить не успеваю – он сметает меня с ног и мы валимся на пол, причём я валюсь навзничь, затылком, с размаху, а он накрывает меня сверху. Палочка катится к химерам куда-то под кровать, в голове звенит, перед глазами чёрно-красное марево.
Несколько мгновений я тупо смотрю в эту мглу и чувствую обжигающий взгляд Поттера на своём лице. Комната вертится вокруг нас, и я понимаю, что не так трезв, как мне нравилось думать.
А потом ладони чокнутого мальчишки сжимают моё лицо, я слышу шёпот, почти испуганный:
- Снейп!.. – и в следующий миг он целует меня. В губы.
Так меня ещё не целовали – некому было… Вкус огневиски и вина, привкус крови, головокружение усиливается… я пытаюсь оборвать это безумие, пытаюсь оттолкнуть его прочь; наконец, отворачиваюсь.
- Ты с ума сошёл, Поттер? Это я головой ударился, а не ты! – ирония была бы недурна, если бы не так срывался голос.
- Я подумал, что ударил тебя слишком сильно, - бормочет он, не выпуская моего лица из рук, не позволяя мне подняться.
- Я разочарую тебя – ты ни дементора не смыслишь в мерах реанимации. У магов принято в подобных случая применять «Ренервейт», а не искусственное дыхание, к тому же…
- Заткнись, наконец, - шепчет он – и я затыкаюсь. Потому что выбора у меня нет. Потому что новый поцелуй ещё отчаяннее предыдущего, потому что сильные пальцы зарываются в мои волосы, потому что тело, прижимающее меня к полу, слабо дрожит – и теперь уже я знаю, почему, и знаю, что здесь не поможет успокоительное зелье.
Он ощупью находит на полу свою палочку, оброненную в драке. Два взмаха – и вот уже сперва моя, а потом и его одежда летит в изножье кровати. Третий взмах зажигает свечи, расставленные там и сям по комнате.
- Так… это принято у магов… в подобных случаях? – насмешливо интересуется он, прерывая слова поцелуями.
Я понятия не имею, как это принято у магов в подобных случаях, Поттер… но я не признаюсь тебе в этом даже под веритасерумом.
Золотые искры в тёмно-зелёных глазах – солнце в листве, солнце на озёрной воде, дьявольские силки – чем сильнее вырываешься, тем меньше шансов вырваться… Я сдаюсь.
- Ты пахнешь, как твои зелья, - хрипло сообщает Поттер, а я стискиваю зубы, чтобы не заорать.
Что ты делаешь, что ты делаешь со мной, ненормальный, ты забыл, кто я? Я чудовище, я тот, кого вы звали между собой слизеринским ублюдком, сальноволосым носатым уродом, ты издеваешься надо мной, Поттер?... Я убью тебя, убью тебя, убью тебя, остановись, пока я не поверил, что это всерьёз.
Он почему-то смеётся, приникает губами к впадине между ключиц, а потом спускается ниже, и ниже, и я прижимаю его голову к себе, почти не осознавая, что творю, и совсем не осознавая, что повторяю вслух его имя.
А потом уже не важно, кто я, потому что меня больше нет. Горечь полыни, дурман, белена, алые ягоды волчьего лыка, драконья кровь, аконитовый сок - я отравлен всеми зельями сразу, я отравлен тобой, ты страшнее самой ядовитой отравы, ты хуже самой жестокой пытки. Ты…
- Посмотри на меня, - просит он.
И это было бы смешно, но и смеяться тоже некому – я поднимаю взгляд и смотрю ему в глаза, не мигая; с каждым движением они всё темнее, всё безумнее, я проваливаюсь в расширенные зрачки, и это больше, чем легилименция… «секс» – дурацкое слово, «любовь» - неуместное… просто он – внутри меня, повсюду, он – это я, и всё вокруг меня – тоже он; и ощущения, и мысли текут из его глаз в мою душу, и это так страшно, и так правильно, и так невыносимо… я, закусив губу, корчусь в беззвучном оргазме – а он кричит и наконец-то закрывает глаза.
***
Я молча одеваюсь. Руки слушаются плохо.
Маггловские красотки с развешанных Блэком плакатов ухмыляются, глядя на меня. Некстати вспоминаю, что именно в этой комнате, должно быть, чёртов Блэк трахал Люпина в тот год, когда оборотень жил на Гриммолд-плейс.
Поттер сидит на диване совершенно голый – зато в очках – и смотрит на меня вопросительно и грустно.
Ничего не говори. Прошу тебя, не говори ничего, не спрашивай ни о чём, просто дай мне уйти. Дай мне бежать.
- Северус, - неуверенно произносит он, когда я уже стою посреди комнаты с палочкой в руках.
Тряхнув головой, аппарирую наугад – и мне везёт очутиться целым и невредимым на опушке Запретного Леса.
Лес так Лес. Какая к дементорам разница.
Напролом, без тропы, куда угодно – только идти, не останавливаться, идти, ветки бьют по лицу – хорошо. Так и надо тебе, чёртов придурок… а попадётся навстречу какая-нибудь тварь – так и надо ей, твари…
И я не знаю, от чего мне хочется выть – по-волчьи, по-люпиновски, запрокинув голову – от безвыходной ли ярости, от тоски или от чего-то, чему я названия не нахожу.
Вместо этого возвращаюсь домой – над замком разливается позднее утро.
Домой, в подземелье, в застоявшееся болото резких химических запахов, к своим котлам, ретортам, склянкам. Подхватываю со стола флакон с какой-то бурой дрянью, заношу руку – разбить в дребезги, всё тут к чертям разнести, чтобы стало легче… опускаю руку и медленно ставлю флакон на место. Не поможет.
***
Опускаюсь в кресло. Смотрю в огонь камина. Эталон страдальца, химера раздери…
Люпин – бесшумный и бледный, как тень - появляется из дверей моей спальни. Судя по тому, что его не шатает, он успел уже отлежаться после трансформации. Подходит сзади, кладёт ладони мне на плечи.
- Снова загадил мне всю постель шерстью, Люпин?
- Лето, - пожимает плечами он. – Я почти не линяю.
- Сентябрь на дворе, Люпин. К тому же ты воняешь псиной.
- Проветришь, - шершавые пальцы с обломанными ногтями ложатся мне на затылок. - Устал, Сев? Много было народу?
- Ты должен был пойти со мной.
Он хрипло смеётся, а потом отвечает со всей присущей ему серьёзностью:
- Нет. Ты должен был пойти один.
Ни хрена-то ты не понимаешь, Ремус Люпин…
Может, и не понимает – но чует, вспоминаю я в следующий момент. Люпин и его легендарная чувствительность к запахам, а как же… Люпин, с завязанными глазами распознающий десять сортов шоколада – я проверял.
Ну и хрен с тобой, оборотень. Не нравится тебе то, что ты унюхал – скатертью дорожка, обойдусь. Переживу.
- Всё пройдёт, Северус, - тихо обещает он.
Пройдёт, куда денется-то… Я разбираюсь в зельях, как никто другой. Есть средства и от этого… Листья красной руты, акулий хрящ, корневища эрантиса – чтобы не помнить. Маковые зерна, чёрное вино и сердце нетопыря – чтобы спать и не видеть снов. Толчёные зубы болотной гадюки, крылья подёнки и вытяжка из листьев джунгарского аконита – чтобы не было больно.
Ремус печально усмехается, качает головой.
- Не усложняй, Сев. Кофе.
- И кардамон.
- И немного шоколада.
- И ты.
- И я. Я бесплатно прилагаюсь к кофе и шоколаду.
- Чёртов вервольф.
- Чёртов зельедел.
Тощие руки обнимают меня за шею. На левой – свежая багровая царапина, от локтя к запястью. Задумчиво провожу по ней пальцем.
- Тебе почти перестал помогать ясенец. Это какие-то проблемы с регенерацией тканей, мне это ни хрена не нравится, Люпин. Нужно подобрать новый состав. Если взять за основу порошок…
- Всё пройдёт, - перебивает он, закрывая мне рот своей ледяной ладонью.
Отворачиваюсь, повторяю за ним, как заговоренный:
- Всё пройдёт… Ладно, давай сюда свой кофе, Люпин.
Повинуясь взмаху ремусовой палочки, ко мне в руки прилетают джезва, банка с кофе и пакетик кардамона.
- Чёртов вервольф!
Я поднимаюсь и иду варить кофе.
Он, смеясь, падает в освободившееся кресло.
***
Урок. Девочки галдят над пока ещё пустыми котлами, девочки воодушевлены. На краю стола, за которым сидят две дурочки из Гриффиндора, замечаю свежий выпуск «Оракула». Колдография в пол-листа: сияющая Джинни Поттер и её супруг – с вымученной, странной улыбкой. И на полшага сзади – угрюмое чудище, Северус Снейп, кладёт руку герою на плечо.
…Горный тролль вас всех дери! - и далее поименно, как в христианской молитве…
Девочки хихикают, не замечая, что я подхожу к столу.
- Эванеско!
Вот и всё, девочкам не над чем больше хихикать, начинаем урок.
- Достаньте ваши конспекты и запишите: «Зелья, воздействующие на эмоции. Амортенция». Разумеется, вы знаете, что такое амортенция – всякая бесполезная ерунда отлично задерживается в ваших дырявых мозгах, - убийственный взгляд в сторону двух гриффиндорок. – Может быть, кто-нибудь скажет мне, в чём заключается особенность этого зелья? Да, мисс Стрэнтон?
Мисс Стрэнтон излагает, как по-писаному. Я почти не слушаю.
Из котла, стоящего на моём столе, несёт огневиски, вином и полынью.
Кто не спрятался, я не виноват.
читать дальше
Для Amante, с любовью. 
Кто ты для меня?
Правда хочешь знать, кто ты для меня, мальчишка?
Ты моя вечная головная боль, моя одержимость, единственная болезнь, от которой не помогают зелья – а ведь я, веришь ли, разбираюсь в зельях. Как никто другой. Без ложной скромности.
Твой голос обжигает внутренности, как аконитовый сок. Меня передёргивает, едва не выворачивает (как это терпит Люпин – из месяца в месяц? Ведь это совершенно невыносимо).
- Спасибо, что пришли, профессор. Это очень важно для меня.
- Не за что, Поттер.
Как будто у меня был выбор…
Что-то бормочет министр.
Бедолага, Поттер, ты даже жениться не можешь по-человечески, без участия сильных мира сего. А как же - герой войны, самый перспективный выпускник Хогвартса за последнюю сотню лет; юный красавец, любимец журналистов и самый завидный жених во всей Британии… И твоя долгожданная свадьба с этой рыжей Уизли превращается в чёртово шоу, репортёрскую оргию… улыбайся, Поттер, улыбайся, целуй счастливую новобрачную под прицелом каждой чёртовой камеры, улыбайся – они ведь не увидят, только я увижу, какие резиновые, неживые у тебя губы.
Но так надо. Ты же знаешь – нужно, чтобы было именно так: первый настоящий праздник после войны, день, когда сняты чёрные одежды, и воздух пропитан запахом поздних роз – как тошнит от него, мерлиновы яйца!.. Невеста прекрасна: белая пена кружев, яркая медь непослушных волос… ты это заслужил, Гарри Поттер, Гарри-победитель, целуй её и улыбайся… Твоя мать была так же прекрасна дементорову тучу лет назад, разве что волосы её чуть меньше отдавали в медь. Зато глаза сияли так же, как твои – как листья, умытые дождём. Я так предполагаю. Я не видел. На ту свадьбу меня не звали.
А я ведь до сих пор помню её глаза, Поттер – спустя столько чёртовых лет. Всегда.
Всегда. Как смешно. Интересно, что думал ты, проваливаясь в мои воспоминания… как мало ты понял, Поттер, не было у тебя шанса понять, я не дал тебе ни единого шанса.
Джинни Уизли – теперь уже Джинни Гарольд Поттер – тоже подходит ко мне:
- Я рада, что вы пришли, профессор.
Врёшь, сучка. Каждым словом врёшь, каждой каплей мёда, сочащейся с губ.
- Совет да любовь, миссис Поттер.
Я разбираюсь в зельях, как никто другой. В твоих словах – лживая сладость медуницы. Её добавляют в приворотное зелье, чтобы смягчить ошеломительный эффект гормонального обмана… Как она пахнет, сволочь - как ненормальная пахнет, разогретая жарким солнцем!..
Это слава, мистер и миссис Поттер, слава ударила вам в голову, как приворотное зелье. Совет да любовь…
- Профессор! Профессор Снейп, минутку, пожалуйста!
Роджер – как там его? – Рейберн, штатный корреспондент «Оракула»… помню, изводил меня, когда я ещё валялся в Мунго.
Оборачиваюсь к нему, оскалившись. Не помогает.
- Профессор Снейп, вы не могли бы… на минутку… положить руку мистеру Поттеру на плечо? Как бы, понимаете, учитель, благословляющий своего ученика…
На миг немею, потом рычу:
- А канкан тебе не сплясать, придурок?
А Поттер смотрит на меня, у него в глазах канкан пляшут зелёные черти. С другой стороны меня подстерегает взгляд Минервы МакГонагалл, внимательный, острый. Я помню, помню. Помню. «Год твоего директорства, Северус, подорвал репутацию школы. Я не виню тебя, это было тяжёлое время для всех нас. Но теперь Хогвартсу нужно вернуть позитивный имидж, это дело чести для каждого из нас, учителей, так что я прошу тебя, Северус…»
Очередное «Северус, пожалуйста». Везёт мне на эти дела.
Под стальным взглядом Минервы от Рейберна не улизнуть, и я делаю вид, что кладу руку на плечо Поттера. В действительности мои пальцы едва касаются его мантии. Но даже так я чувствую слабую нервную дрожь под тончайшей дорогой тканью. Психуете, мистер Поттер? Вам бы снадобья успокоительного попить. Корень валерианы, порошок из рога нарвала и капелька гадючьей крови. Холодной, вязкой гадючьей крови.
Вечер вязкий и нескончаемый тоже. В доме душно. Как я устал.
Меня ослепляет вспышка колдокамеры. То-то радости будет читателям «Оракула». Картина маслом – «красавец и чудовище». В роли чудовища – профессор Снейп; чёрный, нелепый, до крайности злой, губы судорожно вздёрнуты – обнажают клыки. Это улыбка, дамы и господа, если вдруг кто не понял. Хорошо, что колдография не передаёт звуков. Едва ли кто-то оценил бы придушенное, но страстное «горный тролль вас всех дери» - и далее поименно, как в христианской молитве.
- Северус, дорогуша! – отравить бы за это, честное слово – на все ваши нескромные килограммы хватит десяти семян рицинуса, Молли Уизли, дорогуша, десяти пестрых, блестящих семян… можно растереть их в кашицу и добавить стевии, чтобы замаскировать горечь. – Северус, подойди к нам, будь добр.
Я буду добр.
Я буду исключительно добр и подойду, чтобы в очередной раз попасть в объектив. «Ведьмополитан», мисс? Вам-то я зачем?..
- Как жаль, что Ремус не смог прийти, - щебечет Молли, поглядывая на дурочку-журналистку.
К семенам рицинуса можно добавить немного болиголова, пожалуй. Это сделает агонию более мучительной.
- Ему нездоровится, - любезно откликаюсь я.
В окно заглядывает луна.
Бежать отсюда. Бежать, бежать. С меня хватит.
Но пути к отступлению перекрыты: в гостиной полно народу, холл тоже забит битком, у дверей раскрасневшийся Артур Уизли пьёт с младшим из своих сыновей. Рональд – свидетель со стороны жениха – разодет, как павлин. К парадной мантии прилагается цилиндр и галстук-бабочка. Для такой роскоши он определённо рожей не вышел… но кто ему об этом скажет? Во всяком случае, не я.
Наверх, и аппарировать оттуда – из коридора, из первой попавшейся комнаты – да хоть из уборной!..
Домой. В Хогвартс.
***
В конце коридора тоже кто-то маячит. Влетаю в пустующую спальню – кажется, логово покойного Блэка, но мне плевать. Почти успеваю захлопнуть дверь.
Сзади доносится резкий оклик:
- Снейп!
Вот так – не «профессор», не «сэр» - «Снейп». Кажется, это уже было. Однажды.
Мне хватило бы трёх секунд на резкий разворот, на то, чтобы исчезнуть на месте здесь и очутиться у ворот школы. Но вместо этого я останавливаюсь и спрашиваю, не глядя:
- Что вам, Поттер?
Волосы дыбом, галстук набекрень, глаза блестят, как в горячке.
- Снова спасаетесь бегством, профессор?
- Ухожу по-английски. Не думаю, что кого-то в этом доме огорчит моё отсутствие. Впрочем, с вами, как виновником торжества, могу проститься: до свидания, Поттер. Позвольте ещё раз пожелать вам счастья.
Что-что, а лёд в голосе мне удавался всегда. Поттер вздрагивает, как будто этот лёд упал ему, разгоряченному, за шиворот. Ну, давай, скажи мне какую-нибудь гадость напоследок, и я пойду. Меня ждут, в конце концов.
Вижу по глазам, что придумывает он именно гадость, забористую, увесистую, как булыжник, но с губ почему-то срывается неожиданное:
- Почему вы до сих пор так ненавидите меня?
- А я должен был перестать?
- После всего, что было… какого чёрта, Снейп?!
И что же у нас, интересно, было? В любом случае, мозгов оно тебе не добавило, самоуверенности и наглости не отменило… и быть сыном своего отца ты тоже не перестал.
Растягиваю губы в усмешке:
- Вы преувеличиваете значение того, что у нас с вами было, Поттер.
- Ты лжёшь! Ты сам знаешь, что лжёшь! Мастер лжи, вот ты кто, Снейп, так привык за всю жизнь, что теперь никак не можешь перестать.
Выкрикнув это мне в лицо, он захлопывает дверь, прижимается к ней спиной. Два взмаха палочкой – защитная чара, поверх – заглушающая. Смотрит на меня так, словно готов убить.
У меня в висках гулко стучит кровь.
- Что вы себе позволяете, Поттер?
- Хватит, Снейп, засунь себе в задницу свои учительские интонации, ты мне больше не учитель, ты мне больше никто, ты отсюда не уйдёшь, пока не ответишь. Зачем ты так со мной поступаешь? За что?!
Многолетнее привычное «вы» слетает, как шелуха, как кожица с перезрелой ягоды, и из-под неё едким соком брызжет злое, отчаянное, пьяное «ты».
Я пытаюсь держать себя в руках:
- И ты гнался за мной, бросив молодую жену, чтобы сообщить, как я тебе безразличен? Очень трогательно, Поттер. Я тебе никто. Я ничего тебе не должен объяснять. А теперь иди… и проспись. На тебя противно смотреть.
- Никто… А я тебе – кто, Снейп?
Ты правда хочешь знать, кто ты для меня, мальчишка?
Ты моя вечная головная боль, моя одержимость, единственная болезнь, от которой не помогают зелья. Я тебя ненавижу, понимаешь? Ненавижу. С тех самых пор, как узнал о пророчестве, с тех пор, как предал тебя Лорду, с тех пор, как погубил твою мать. Я тебя ненавижу просто за то, что ты появился на свет, похерив всё, что мне казалось важным. И оно перестало быть важным. И исчезло. А ты – остался. И все эти годы я смотрел на тебя, чуть не в крошку стирая зубы; потому что ты - единственная брешь в моей безупречной броне, ты единственный, кто может вывести меня из себя одним только звуком своего голоса – одним только звуком своего имени. Гарри – чёртов – Поттер, вот кто ты для меня. Я тебя ненавижу за то, что ты стоишь передо мной сейчас, тяжело дыша, с пунцовыми щеками, с бешеными глазами, с руками, сжатыми в кулаки, пахнешь алкоголем и пыльной полынью… а у меня горят ладони и сводит судорогой пальцы – схватить бы тебя, и трясти, как куль с мукой, душу из тебя вынуть, выбить из тебя всё, что сводит меня с ума, и отшвырнуть тебя на пол, как выпотрошенную тряпичную куклу, и…
- Никто, Поттер. Ты мне тоже никто. На этой оптимистической ноте предлагаю расстаться.
Намереваюсь аппарировать – и пропускаю момент, когда он бросается на меня. Удар по лицу отбрасывает меня назад – ухитряюсь удержаться на ногах и закрыться от следующего. Чуть нос мне не сломал, придурок!
Я никогда не умел драться – я маг, дементор побери, а не портовый головорез – но и Поттер машет кулаками суматошно и нелепо, как девчонка, как обиженный ребёнок. Пьяная истерика – мало ли я видел на своём веку пьяных истерик?
Успеваю выхватить палочку из кармана, но ни «Ступефай», ни «Петрификус» применить не успеваю – он сметает меня с ног и мы валимся на пол, причём я валюсь навзничь, затылком, с размаху, а он накрывает меня сверху. Палочка катится к химерам куда-то под кровать, в голове звенит, перед глазами чёрно-красное марево.
Несколько мгновений я тупо смотрю в эту мглу и чувствую обжигающий взгляд Поттера на своём лице. Комната вертится вокруг нас, и я понимаю, что не так трезв, как мне нравилось думать.
А потом ладони чокнутого мальчишки сжимают моё лицо, я слышу шёпот, почти испуганный:
- Снейп!.. – и в следующий миг он целует меня. В губы.
Так меня ещё не целовали – некому было… Вкус огневиски и вина, привкус крови, головокружение усиливается… я пытаюсь оборвать это безумие, пытаюсь оттолкнуть его прочь; наконец, отворачиваюсь.
- Ты с ума сошёл, Поттер? Это я головой ударился, а не ты! – ирония была бы недурна, если бы не так срывался голос.
- Я подумал, что ударил тебя слишком сильно, - бормочет он, не выпуская моего лица из рук, не позволяя мне подняться.
- Я разочарую тебя – ты ни дементора не смыслишь в мерах реанимации. У магов принято в подобных случая применять «Ренервейт», а не искусственное дыхание, к тому же…
- Заткнись, наконец, - шепчет он – и я затыкаюсь. Потому что выбора у меня нет. Потому что новый поцелуй ещё отчаяннее предыдущего, потому что сильные пальцы зарываются в мои волосы, потому что тело, прижимающее меня к полу, слабо дрожит – и теперь уже я знаю, почему, и знаю, что здесь не поможет успокоительное зелье.
Он ощупью находит на полу свою палочку, оброненную в драке. Два взмаха – и вот уже сперва моя, а потом и его одежда летит в изножье кровати. Третий взмах зажигает свечи, расставленные там и сям по комнате.
- Так… это принято у магов… в подобных случаях? – насмешливо интересуется он, прерывая слова поцелуями.
Я понятия не имею, как это принято у магов в подобных случаях, Поттер… но я не признаюсь тебе в этом даже под веритасерумом.
Золотые искры в тёмно-зелёных глазах – солнце в листве, солнце на озёрной воде, дьявольские силки – чем сильнее вырываешься, тем меньше шансов вырваться… Я сдаюсь.
- Ты пахнешь, как твои зелья, - хрипло сообщает Поттер, а я стискиваю зубы, чтобы не заорать.
Что ты делаешь, что ты делаешь со мной, ненормальный, ты забыл, кто я? Я чудовище, я тот, кого вы звали между собой слизеринским ублюдком, сальноволосым носатым уродом, ты издеваешься надо мной, Поттер?... Я убью тебя, убью тебя, убью тебя, остановись, пока я не поверил, что это всерьёз.
Он почему-то смеётся, приникает губами к впадине между ключиц, а потом спускается ниже, и ниже, и я прижимаю его голову к себе, почти не осознавая, что творю, и совсем не осознавая, что повторяю вслух его имя.
А потом уже не важно, кто я, потому что меня больше нет. Горечь полыни, дурман, белена, алые ягоды волчьего лыка, драконья кровь, аконитовый сок - я отравлен всеми зельями сразу, я отравлен тобой, ты страшнее самой ядовитой отравы, ты хуже самой жестокой пытки. Ты…
- Посмотри на меня, - просит он.
И это было бы смешно, но и смеяться тоже некому – я поднимаю взгляд и смотрю ему в глаза, не мигая; с каждым движением они всё темнее, всё безумнее, я проваливаюсь в расширенные зрачки, и это больше, чем легилименция… «секс» – дурацкое слово, «любовь» - неуместное… просто он – внутри меня, повсюду, он – это я, и всё вокруг меня – тоже он; и ощущения, и мысли текут из его глаз в мою душу, и это так страшно, и так правильно, и так невыносимо… я, закусив губу, корчусь в беззвучном оргазме – а он кричит и наконец-то закрывает глаза.
***
Я молча одеваюсь. Руки слушаются плохо.
Маггловские красотки с развешанных Блэком плакатов ухмыляются, глядя на меня. Некстати вспоминаю, что именно в этой комнате, должно быть, чёртов Блэк трахал Люпина в тот год, когда оборотень жил на Гриммолд-плейс.
Поттер сидит на диване совершенно голый – зато в очках – и смотрит на меня вопросительно и грустно.
Ничего не говори. Прошу тебя, не говори ничего, не спрашивай ни о чём, просто дай мне уйти. Дай мне бежать.
- Северус, - неуверенно произносит он, когда я уже стою посреди комнаты с палочкой в руках.
Тряхнув головой, аппарирую наугад – и мне везёт очутиться целым и невредимым на опушке Запретного Леса.
Лес так Лес. Какая к дементорам разница.
Напролом, без тропы, куда угодно – только идти, не останавливаться, идти, ветки бьют по лицу – хорошо. Так и надо тебе, чёртов придурок… а попадётся навстречу какая-нибудь тварь – так и надо ей, твари…
И я не знаю, от чего мне хочется выть – по-волчьи, по-люпиновски, запрокинув голову – от безвыходной ли ярости, от тоски или от чего-то, чему я названия не нахожу.
Вместо этого возвращаюсь домой – над замком разливается позднее утро.
Домой, в подземелье, в застоявшееся болото резких химических запахов, к своим котлам, ретортам, склянкам. Подхватываю со стола флакон с какой-то бурой дрянью, заношу руку – разбить в дребезги, всё тут к чертям разнести, чтобы стало легче… опускаю руку и медленно ставлю флакон на место. Не поможет.
***
Опускаюсь в кресло. Смотрю в огонь камина. Эталон страдальца, химера раздери…
Люпин – бесшумный и бледный, как тень - появляется из дверей моей спальни. Судя по тому, что его не шатает, он успел уже отлежаться после трансформации. Подходит сзади, кладёт ладони мне на плечи.
- Снова загадил мне всю постель шерстью, Люпин?
- Лето, - пожимает плечами он. – Я почти не линяю.
- Сентябрь на дворе, Люпин. К тому же ты воняешь псиной.
- Проветришь, - шершавые пальцы с обломанными ногтями ложатся мне на затылок. - Устал, Сев? Много было народу?
- Ты должен был пойти со мной.
Он хрипло смеётся, а потом отвечает со всей присущей ему серьёзностью:
- Нет. Ты должен был пойти один.
Ни хрена-то ты не понимаешь, Ремус Люпин…
Может, и не понимает – но чует, вспоминаю я в следующий момент. Люпин и его легендарная чувствительность к запахам, а как же… Люпин, с завязанными глазами распознающий десять сортов шоколада – я проверял.
Ну и хрен с тобой, оборотень. Не нравится тебе то, что ты унюхал – скатертью дорожка, обойдусь. Переживу.
- Всё пройдёт, Северус, - тихо обещает он.
Пройдёт, куда денется-то… Я разбираюсь в зельях, как никто другой. Есть средства и от этого… Листья красной руты, акулий хрящ, корневища эрантиса – чтобы не помнить. Маковые зерна, чёрное вино и сердце нетопыря – чтобы спать и не видеть снов. Толчёные зубы болотной гадюки, крылья подёнки и вытяжка из листьев джунгарского аконита – чтобы не было больно.
Ремус печально усмехается, качает головой.
- Не усложняй, Сев. Кофе.
- И кардамон.
- И немного шоколада.
- И ты.
- И я. Я бесплатно прилагаюсь к кофе и шоколаду.
- Чёртов вервольф.
- Чёртов зельедел.
Тощие руки обнимают меня за шею. На левой – свежая багровая царапина, от локтя к запястью. Задумчиво провожу по ней пальцем.
- Тебе почти перестал помогать ясенец. Это какие-то проблемы с регенерацией тканей, мне это ни хрена не нравится, Люпин. Нужно подобрать новый состав. Если взять за основу порошок…
- Всё пройдёт, - перебивает он, закрывая мне рот своей ледяной ладонью.
Отворачиваюсь, повторяю за ним, как заговоренный:
- Всё пройдёт… Ладно, давай сюда свой кофе, Люпин.
Повинуясь взмаху ремусовой палочки, ко мне в руки прилетают джезва, банка с кофе и пакетик кардамона.
- Чёртов вервольф!
Я поднимаюсь и иду варить кофе.
Он, смеясь, падает в освободившееся кресло.
***
Урок. Девочки галдят над пока ещё пустыми котлами, девочки воодушевлены. На краю стола, за которым сидят две дурочки из Гриффиндора, замечаю свежий выпуск «Оракула». Колдография в пол-листа: сияющая Джинни Поттер и её супруг – с вымученной, странной улыбкой. И на полшага сзади – угрюмое чудище, Северус Снейп, кладёт руку герою на плечо.
…Горный тролль вас всех дери! - и далее поименно, как в христианской молитве…
Девочки хихикают, не замечая, что я подхожу к столу.
- Эванеско!
Вот и всё, девочкам не над чем больше хихикать, начинаем урок.
- Достаньте ваши конспекты и запишите: «Зелья, воздействующие на эмоции. Амортенция». Разумеется, вы знаете, что такое амортенция – всякая бесполезная ерунда отлично задерживается в ваших дырявых мозгах, - убийственный взгляд в сторону двух гриффиндорок. – Может быть, кто-нибудь скажет мне, в чём заключается особенность этого зелья? Да, мисс Стрэнтон?
Мисс Стрэнтон излагает, как по-писаному. Я почти не слушаю.
Из котла, стоящего на моём столе, несёт огневиски, вином и полынью.
