Фарс под дождём
Ну как всегда, в общем: игровое переросло в текстовое, и нимагумалчать. 
-------------------------------------
Пейринг: Смерть/капитан Джек Харкнесс
Рейтинг: PG-13
Размер: мини
Дисклеймер: Никаких прав на капитана Харкнесса не предъявляю. А Смерть - он сам на кого хочешь предъявит права.
Предупреждения: ненавязчивый легкий слэш, тяжелый поток авторского сознания.
Vignette, Drama, Romance, Humor (как много жанров на такой малюсенький текст; скромнее надо быть, автор!
)
Кто не спрятался, я не виноват.
читать дальше
1.
Высокий, тощий, с ног до головы одетый в черное человек шагал по улице Кардиффа, равнодушно разглядывая прохожих. Торопиться ему было некуда: сообщение из Отдела пришло на пейджер заблаговременно, и человек успел выучить его наизусть: «Рок-клуб Bogies, Оливер Уильям Мозли, передозировка, 23-01». Сейчас новехонькие электронные часы на руке человека показывали четверть одиннадцатого.
Клубы он не любил. Шумно, дымно, людно. Сплошное бурление жизни. Но почему-то люди часто умирали в клубах, так что у него было время привыкнуть. Он работал Смертью. Он был Смертью. Вечной, многоликой, неутомимой, с чуткими холодными руками и ледяной душой.
Впрочем, насчет души он иногда сомневался. Возможно, её и не было.
Но зато было много тел; для каждого задания он подбирал нужную оболочку и тщательно следил за антуражем: если любишь свою работу, работать следует стильно.
К одним Смерть приходил, блюдя канонический облик. С косой наперевес, с многообещающим оскалом голых челюстей под ветхим капюшоном. Другим являлся прекрасной девой с карминно-красными губами, с поволокой в глазах и ядом под языком. А к третьим шагал, как вот сейчас, по улице города Кардиффа: в черной куртке с косой застёжкой, в узких джинсах, с банданой на голове и плейером в ушах. В плейере голосил старина Фредди; Смерть подпевал одними губами. «Death on two legs».
Рокерская кожанка не спасала от пронизывающего декабрьского ветра, но Смерть не чувствовал холода. Временные оболочки вообще не страдали от внешних неудобств, и не ощущали потребности в еде или сне.
Хотя… было время, когда он был жаден до впечатлений. Едва начав работать с воплощениями, Смерть принялся пробовать человеческие удовольствия со всею страстью неофита.
Он смаковал экзотические омлеты из трёх дюжин ласточкиных яиц в Китае; ел серебряной ложкой вонючую мякоть дуриана, укрытого снаружи толстыми иголками, во дворце короля Таиланда, и посмеивался, отправляя пальцами в рот обжаренный кусочек рыбы фугу на японском побережье.
Он пил айсвайн из старинного бокала, сидя на веранде на южной окраине Майнца, и цедил крохотными глотками солёный чай, заваренный на кумысе, в самом сердце калмыцкой степи; старый хозяин-калмык в причудливой шапке хлопал его по плечу и что-то одобрительно бормотал на своём языке; допив последний глоток, Смерть тоже хлопнул старика по плечу и увёл далеко-далеко от этих степей и этих костров.
Он играл в рулетку в Лас-Вегасе, в напёрстки на Одесском вокзале и в кости в Монте-Карло, и когда кубик упал на стол единицей вверх, он отрывисто рассмеялся, поднялся и ушел, оставив проигрыш на столе – а раскрасневшийся от волнения победитель знать не знал, что выиграл не гость монет, а ещё немного жизни.
Он делил ложе с гибкими таитянками, чьи нежные руки были украшены браслетами из цветов, а умелые пальцы – перстнями из перламутровых ракушек, и с престарелыми бродвейскими звездами, чьи обесцвеченные кудри напоминали на ощупь проволоку, а груди, упругие как летние яблоки, на поверку оказывались силиконовыми.
Он таял, как масло, в грубых объятиях эбеновых великанов в жарких лесах Замбии, и не без любопытства знакомился в переулках Амстердама с бледными светловолосыми юношами, чьи глаза были подведены синей тушью, а ноздри, языки, соски и уши разукрашены серебряными колечками.
Он крутил в тонких пальцах шприц, валяясь на полном клопов диване в трущобах Бронкса, застроенных уродливыми домами из бурого кирпича и не менее уродливыми коробками гаражей; он вдыхал белый порошок через свёрнутый в трубку листок из рабочего блокнота на вечеринке в Сан-Франциско, и старательно жевал сушеные кактусы посреди горячей мексиканской пустыни.
Он нюхал незнакомые зелья, разлитые через медную воронку по пробиркам в подземной лаборитории; в первой пробирке обнаружил любовь, во второй удачу, а в третьей – смерть. Он отпил по глотку из каждой, и это оказалось забавно.
Он отплясывал рок-н-ролл в прокуренном клубе на Уордор-стрит в Лондоне, танцевал классический вальс на осеннем балу в блистательной Вене и танго на выжженной добела площади испанского городка, чьё название он забыл.
Он прыгал с парашютом на аэродроме в Скнилове, и лежал, раскинув руки, на упругих волнах Мёртвого моря, и нырял с аквалангом в Средиземное, разглядывая устриц, раскиданных по морскому дну, как монеты в фонтане, и диковинных пестрых рыб с ядовитыми плавниками.
Он ловил крокодилов в Квинсленде, драконов в Румынии и нерестящихся нереид у берегов Корнуолла…
А годы шли, и складывались в десятилетия, и воображаемая тетрадка для впечатлений всё пухла и пухла, пока, наконец, перевернув очередную страницу, он не понял, что эта – последняя. Что интереса уже не осталось.
Тогда работа снова стала работой, и он выполнял её – без халтуры, без сантиментов, без сожалений, не взирая на лица и названия стран – как и должно выполнять свою работу опытному специалисту…
Вот только Кардифф он не любил.
Когда он дошел до нужного здания – похоже, прежде оно было часовенкой – часы показывали 22:50. Смерть привалился к стене, закурил сигарету, достал из кармана потёртый рабочий блокнот. Нужная страница была заложена пригласительным билетом в клуб.
Плёвое дело, минутное дело. Найти в толпе этого несчастного Оливера Как-там-его Мозли, опустить ладонь на плечо, прошептать слова, которых не услышит никто вокруг. «Вы имеете право хранить молчание, а все, что вы скажете, может быть использовано против вас. Я вынужден лишить вас жизни до того времени, как вы предстанете перед Страшным Судом». Бред, конечно, но что делать. Кому-то приходится говорить, а кому-то – слушать. За соблюдением служебных инструкций в Отделе следили строго.
А потом – вон отсюда, из этого промозглого города.
У Смерти нет и не может быть души. Смерти не положены привязанности.
2.
Его звали Джек. И его считали бессмертным.
Зря, конечно: в действительности он был самым смертным из всех, с кем Смерти приходилось встречаться за всю свою бесконечную… кхм… карьеру. Пожалуй, Харкнесс мог бы даже претендовать на какой-нибудь кубок или вымпел, что-то вроде «Ударнику танатологического труда». Толкнуть, что ли, идейку в Отделе? Джеку приятно было бы получить кубок, он давно коллекционирует всякий любопытный хлам.
В Отделе Джека Харкнесса любили.
«Ты не представляешь, какую он нам даёт статистику!» - воодушевленно вещал Писец на очередном корпоративе. – «Да нам его одного хватило бы, чтобы… чтобы десять Маклаудов перекрыть, вот так-то!»
Смерть улыбнулся.
***
…Когда они встретились впервые, красивую мордашку Джека портила дырка от пули точнёхонько посередине лба. Широко раскрытые голубые глаза смотрели в голубое небо, распахнутая настежь военная шинель позволяла увидеть скованное предсмертной судорогой красивое тело, и вся картина в целом дышала той гармонией, которую Смерть так ценил в своей работе. Он склонился над объектом, положил руку ему на плечо и забрал душу из тела, не испытав ни малейших затруднений: серебристо-прозрачная копия Джека уже через миг стояла рядом, с явным интересом разглядывая неподвижный труп и без малейшего интереса выслушивая протокольную формулу. Договорив, Смерть увлёк объект за собой и несколько опешил, услышав мягкий голос:
- Не уходи далеко, не надо.
- Это ещё почему? – Смерть вскинул бровь.
Серебристо-голубые глаза откровенно смеялись:
- Возвращаться придётся.
Тогда он подумал, что это шутка.
А потом увидел, как мёртвое тело внезапно, рывком, садится, и хватает воздух, будто вытащенная на берег рыба, и ощупывает рефлекторно то место, где только что зияла кошмарная дыра – теперь от неё не осталось ни следа. И наблюдая это, Смерть не заметил, в какой именно момент серебристый силуэт истаял под его ладонью.
- Я предупреждал, - хрипло сказал живой и невредимый Джек, когда отдышался.
- Классное пальтишко, - ответил Смерть.
А что ещё он мог ответить?
***
С тех пор они виделись часто. Несколько сотен раз. Смерть давно уже сбился со счёта.
- Почему ты всегда появляешься, как чёртик из коробочки? – возмутился Джек, когда они в очередной раз стояли рядом и рассматривали труп (с отбитым горлышком бутылки, торчащим из груди).
- Я?! – оскорбился Смерть. – Это ты то и дело возникаешь на вершине списка! Иногда по три раза в день. И мне, между прочим, приходится бросать всё и мчаться к тебе, исключительно чтобы оценить изобретательность твоих убийц. Бутылкой впервые, кажется?
- Да нет, было уже, - поморщился Джек. – В прошлом веке…
- Ты никогда не думал, что тебе стоит поменять образ жизни? – сочувственно поинтересовался Смерть.
Джек помотал головой и растаял – чтобы спустя мгновение снова очнуться на земле, и глотать воздух, и растирать грудь неловкой рукой.
Этих минут Смерть предпочитал не видеть.
***
- Я недавно читал твоё досье, - сообщил Смерть в следующий раз. – Зашел в соседний отдел и не устоял перед искушением.
- И что пишут? – полюбопытствовал призрачный Джек, в то время как Джек-мертвец разжал пальцы, уронив на стол чашку со следами яда.
- Пишут, что ты извращенец, - сурово ответил Смерть. – И практикуешь всякие… недопустимые вещи.
Джек весело рассмеялся.
- Извини, приятель, но о вкусе устриц я предпочитаю спорить с теми, кто их пробовал.
Смерть в своей богатой на удовольствия жизни пробовал много разных устриц, но признаваться в этом Джеку было необязательно. И в следующий раз Смерть явился к нему в выходной, не дожидаясь, пока заштормит список.
Пришел при параде. С бутылкой сухого вина под мышкой. И с устрицами, да.
- Можешь звать меня Джо. Джо Блэк, - сказал он, бросив короткий взгляд на часы.
- Отличное имя, - с улыбкой кивнул Харкнесс. – Мне нравится. Только не говори, что ты торопишься, Джо. Это не слишком интересно – наслаждаться устрицами на бегу…
Смерть снял с запястья часы и выключил пейджер. В тот день никто на Земле не умер.
- Ты придёшь, когда меня снова убьют? – лениво спросил Джек наутро. – Или станешь теперь избегать меня, ссылаясь на какой-нибудь этический кодекс, который ты нарушил?
- Я приду, - заверил его Смерть.
С тех пор они стали видеться ещё чаще. Иногда – по три раза в день и ещё раз после.
***
А потом… потом времена поменялись. Смерть не интересовался, какое имя носят эти перемены. Всё равно это имя рано или поздно станет просто строкой в рабочем блокноте.
«Извини, Джо» - вот и всё, что сказал тогда Харкнесс, но и этого было достаточно.
«Ничего. Я уже говорил, что у тебя классное пальтишко?» - ответил Смерть. А что ещё он мог ответить?
Теперь он недолюбливал город Кардифф. И иногда, очень редко, ловил себя на странном чувстве, напоминающем печаль. Джек, наверное, стал осторожнее. Может быть даже поменял образ жизни… Сколько они уже не виделись? Год, два?..
Сигарета истлела, циферблат часов показал 23-00. Смерть погладил холодными пальцами корешок блокнота и улыбнулся.
Ещё увидимся, Джек – прежде чем Вселенная свернется в черную воронку и пожрёт сама себя, прежде чем весь этот мир с грохотом рухнет, как башня из кубиков, - мы обязательно увидимся. Как минимум один раз.
-------------------------------------
Пейринг: Смерть/капитан Джек Харкнесс
Рейтинг: PG-13
Размер: мини
Дисклеймер: Никаких прав на капитана Харкнесса не предъявляю. А Смерть - он сам на кого хочешь предъявит права.
Предупреждения: ненавязчивый легкий слэш, тяжелый поток авторского сознания.
Vignette, Drama, Romance, Humor (как много жанров на такой малюсенький текст; скромнее надо быть, автор!
)Кто не спрятался, я не виноват.
читать дальше
1.
Высокий, тощий, с ног до головы одетый в черное человек шагал по улице Кардиффа, равнодушно разглядывая прохожих. Торопиться ему было некуда: сообщение из Отдела пришло на пейджер заблаговременно, и человек успел выучить его наизусть: «Рок-клуб Bogies, Оливер Уильям Мозли, передозировка, 23-01». Сейчас новехонькие электронные часы на руке человека показывали четверть одиннадцатого.
Клубы он не любил. Шумно, дымно, людно. Сплошное бурление жизни. Но почему-то люди часто умирали в клубах, так что у него было время привыкнуть. Он работал Смертью. Он был Смертью. Вечной, многоликой, неутомимой, с чуткими холодными руками и ледяной душой.
Впрочем, насчет души он иногда сомневался. Возможно, её и не было.
Но зато было много тел; для каждого задания он подбирал нужную оболочку и тщательно следил за антуражем: если любишь свою работу, работать следует стильно.
К одним Смерть приходил, блюдя канонический облик. С косой наперевес, с многообещающим оскалом голых челюстей под ветхим капюшоном. Другим являлся прекрасной девой с карминно-красными губами, с поволокой в глазах и ядом под языком. А к третьим шагал, как вот сейчас, по улице города Кардиффа: в черной куртке с косой застёжкой, в узких джинсах, с банданой на голове и плейером в ушах. В плейере голосил старина Фредди; Смерть подпевал одними губами. «Death on two legs».
Рокерская кожанка не спасала от пронизывающего декабрьского ветра, но Смерть не чувствовал холода. Временные оболочки вообще не страдали от внешних неудобств, и не ощущали потребности в еде или сне.
Хотя… было время, когда он был жаден до впечатлений. Едва начав работать с воплощениями, Смерть принялся пробовать человеческие удовольствия со всею страстью неофита.
Он смаковал экзотические омлеты из трёх дюжин ласточкиных яиц в Китае; ел серебряной ложкой вонючую мякоть дуриана, укрытого снаружи толстыми иголками, во дворце короля Таиланда, и посмеивался, отправляя пальцами в рот обжаренный кусочек рыбы фугу на японском побережье.
Он пил айсвайн из старинного бокала, сидя на веранде на южной окраине Майнца, и цедил крохотными глотками солёный чай, заваренный на кумысе, в самом сердце калмыцкой степи; старый хозяин-калмык в причудливой шапке хлопал его по плечу и что-то одобрительно бормотал на своём языке; допив последний глоток, Смерть тоже хлопнул старика по плечу и увёл далеко-далеко от этих степей и этих костров.
Он играл в рулетку в Лас-Вегасе, в напёрстки на Одесском вокзале и в кости в Монте-Карло, и когда кубик упал на стол единицей вверх, он отрывисто рассмеялся, поднялся и ушел, оставив проигрыш на столе – а раскрасневшийся от волнения победитель знать не знал, что выиграл не гость монет, а ещё немного жизни.
Он делил ложе с гибкими таитянками, чьи нежные руки были украшены браслетами из цветов, а умелые пальцы – перстнями из перламутровых ракушек, и с престарелыми бродвейскими звездами, чьи обесцвеченные кудри напоминали на ощупь проволоку, а груди, упругие как летние яблоки, на поверку оказывались силиконовыми.
Он таял, как масло, в грубых объятиях эбеновых великанов в жарких лесах Замбии, и не без любопытства знакомился в переулках Амстердама с бледными светловолосыми юношами, чьи глаза были подведены синей тушью, а ноздри, языки, соски и уши разукрашены серебряными колечками.
Он крутил в тонких пальцах шприц, валяясь на полном клопов диване в трущобах Бронкса, застроенных уродливыми домами из бурого кирпича и не менее уродливыми коробками гаражей; он вдыхал белый порошок через свёрнутый в трубку листок из рабочего блокнота на вечеринке в Сан-Франциско, и старательно жевал сушеные кактусы посреди горячей мексиканской пустыни.
Он нюхал незнакомые зелья, разлитые через медную воронку по пробиркам в подземной лаборитории; в первой пробирке обнаружил любовь, во второй удачу, а в третьей – смерть. Он отпил по глотку из каждой, и это оказалось забавно.
Он отплясывал рок-н-ролл в прокуренном клубе на Уордор-стрит в Лондоне, танцевал классический вальс на осеннем балу в блистательной Вене и танго на выжженной добела площади испанского городка, чьё название он забыл.
Он прыгал с парашютом на аэродроме в Скнилове, и лежал, раскинув руки, на упругих волнах Мёртвого моря, и нырял с аквалангом в Средиземное, разглядывая устриц, раскиданных по морскому дну, как монеты в фонтане, и диковинных пестрых рыб с ядовитыми плавниками.
Он ловил крокодилов в Квинсленде, драконов в Румынии и нерестящихся нереид у берегов Корнуолла…
А годы шли, и складывались в десятилетия, и воображаемая тетрадка для впечатлений всё пухла и пухла, пока, наконец, перевернув очередную страницу, он не понял, что эта – последняя. Что интереса уже не осталось.
Тогда работа снова стала работой, и он выполнял её – без халтуры, без сантиментов, без сожалений, не взирая на лица и названия стран – как и должно выполнять свою работу опытному специалисту…
Вот только Кардифф он не любил.
Когда он дошел до нужного здания – похоже, прежде оно было часовенкой – часы показывали 22:50. Смерть привалился к стене, закурил сигарету, достал из кармана потёртый рабочий блокнот. Нужная страница была заложена пригласительным билетом в клуб.
Плёвое дело, минутное дело. Найти в толпе этого несчастного Оливера Как-там-его Мозли, опустить ладонь на плечо, прошептать слова, которых не услышит никто вокруг. «Вы имеете право хранить молчание, а все, что вы скажете, может быть использовано против вас. Я вынужден лишить вас жизни до того времени, как вы предстанете перед Страшным Судом». Бред, конечно, но что делать. Кому-то приходится говорить, а кому-то – слушать. За соблюдением служебных инструкций в Отделе следили строго.
А потом – вон отсюда, из этого промозглого города.
У Смерти нет и не может быть души. Смерти не положены привязанности.
2.
Его звали Джек. И его считали бессмертным.
Зря, конечно: в действительности он был самым смертным из всех, с кем Смерти приходилось встречаться за всю свою бесконечную… кхм… карьеру. Пожалуй, Харкнесс мог бы даже претендовать на какой-нибудь кубок или вымпел, что-то вроде «Ударнику танатологического труда». Толкнуть, что ли, идейку в Отделе? Джеку приятно было бы получить кубок, он давно коллекционирует всякий любопытный хлам.
В Отделе Джека Харкнесса любили.
«Ты не представляешь, какую он нам даёт статистику!» - воодушевленно вещал Писец на очередном корпоративе. – «Да нам его одного хватило бы, чтобы… чтобы десять Маклаудов перекрыть, вот так-то!»
Смерть улыбнулся.
***
…Когда они встретились впервые, красивую мордашку Джека портила дырка от пули точнёхонько посередине лба. Широко раскрытые голубые глаза смотрели в голубое небо, распахнутая настежь военная шинель позволяла увидеть скованное предсмертной судорогой красивое тело, и вся картина в целом дышала той гармонией, которую Смерть так ценил в своей работе. Он склонился над объектом, положил руку ему на плечо и забрал душу из тела, не испытав ни малейших затруднений: серебристо-прозрачная копия Джека уже через миг стояла рядом, с явным интересом разглядывая неподвижный труп и без малейшего интереса выслушивая протокольную формулу. Договорив, Смерть увлёк объект за собой и несколько опешил, услышав мягкий голос:
- Не уходи далеко, не надо.
- Это ещё почему? – Смерть вскинул бровь.
Серебристо-голубые глаза откровенно смеялись:
- Возвращаться придётся.
Тогда он подумал, что это шутка.
А потом увидел, как мёртвое тело внезапно, рывком, садится, и хватает воздух, будто вытащенная на берег рыба, и ощупывает рефлекторно то место, где только что зияла кошмарная дыра – теперь от неё не осталось ни следа. И наблюдая это, Смерть не заметил, в какой именно момент серебристый силуэт истаял под его ладонью.
- Я предупреждал, - хрипло сказал живой и невредимый Джек, когда отдышался.
- Классное пальтишко, - ответил Смерть.
А что ещё он мог ответить?
***
С тех пор они виделись часто. Несколько сотен раз. Смерть давно уже сбился со счёта.
- Почему ты всегда появляешься, как чёртик из коробочки? – возмутился Джек, когда они в очередной раз стояли рядом и рассматривали труп (с отбитым горлышком бутылки, торчащим из груди).
- Я?! – оскорбился Смерть. – Это ты то и дело возникаешь на вершине списка! Иногда по три раза в день. И мне, между прочим, приходится бросать всё и мчаться к тебе, исключительно чтобы оценить изобретательность твоих убийц. Бутылкой впервые, кажется?
- Да нет, было уже, - поморщился Джек. – В прошлом веке…
- Ты никогда не думал, что тебе стоит поменять образ жизни? – сочувственно поинтересовался Смерть.
Джек помотал головой и растаял – чтобы спустя мгновение снова очнуться на земле, и глотать воздух, и растирать грудь неловкой рукой.
Этих минут Смерть предпочитал не видеть.
***
- Я недавно читал твоё досье, - сообщил Смерть в следующий раз. – Зашел в соседний отдел и не устоял перед искушением.
- И что пишут? – полюбопытствовал призрачный Джек, в то время как Джек-мертвец разжал пальцы, уронив на стол чашку со следами яда.
- Пишут, что ты извращенец, - сурово ответил Смерть. – И практикуешь всякие… недопустимые вещи.
Джек весело рассмеялся.
- Извини, приятель, но о вкусе устриц я предпочитаю спорить с теми, кто их пробовал.
Смерть в своей богатой на удовольствия жизни пробовал много разных устриц, но признаваться в этом Джеку было необязательно. И в следующий раз Смерть явился к нему в выходной, не дожидаясь, пока заштормит список.
Пришел при параде. С бутылкой сухого вина под мышкой. И с устрицами, да.
- Можешь звать меня Джо. Джо Блэк, - сказал он, бросив короткий взгляд на часы.
- Отличное имя, - с улыбкой кивнул Харкнесс. – Мне нравится. Только не говори, что ты торопишься, Джо. Это не слишком интересно – наслаждаться устрицами на бегу…
Смерть снял с запястья часы и выключил пейджер. В тот день никто на Земле не умер.
- Ты придёшь, когда меня снова убьют? – лениво спросил Джек наутро. – Или станешь теперь избегать меня, ссылаясь на какой-нибудь этический кодекс, который ты нарушил?
- Я приду, - заверил его Смерть.
С тех пор они стали видеться ещё чаще. Иногда – по три раза в день и ещё раз после.
***
А потом… потом времена поменялись. Смерть не интересовался, какое имя носят эти перемены. Всё равно это имя рано или поздно станет просто строкой в рабочем блокноте.
«Извини, Джо» - вот и всё, что сказал тогда Харкнесс, но и этого было достаточно.
«Ничего. Я уже говорил, что у тебя классное пальтишко?» - ответил Смерть. А что ещё он мог ответить?
Теперь он недолюбливал город Кардифф. И иногда, очень редко, ловил себя на странном чувстве, напоминающем печаль. Джек, наверное, стал осторожнее. Может быть даже поменял образ жизни… Сколько они уже не виделись? Год, два?..
Сигарета истлела, циферблат часов показал 23-00. Смерть погладил холодными пальцами корешок блокнота и улыбнулся.
Ещё увидимся, Джек – прежде чем Вселенная свернется в черную воронку и пожрёт сама себя, прежде чем весь этот мир с грохотом рухнет, как башня из кубиков, - мы обязательно увидимся. Как минимум один раз.
@темы: фик, Торчвуд