Фарс под дождём
Нас карают лишь те боги, в которых мы верим (с)
1.
- Тёмный! Смотрите, вон идёт Тёмный!
Человек, носящий это прозвище, делал вид, что не слышит бегущего во все стороны шепотка. Смуглое и угрюмое, его лицо своей неподвижностью напоминало мраморный портрет - тот самый, который много десятков веков спустя станут печатать в учебниках философии.
Человек пересекал агору по диагонали, придерживая рукой края одежды - похоже, он боялся замараться, соприкоснувшись с кем-нибудь из толпы.
Закончилась шестдесят девятая Олимпиада, и древний Эфес бурлил, будто котел с бараньей похлёбкой. В город вернулись атлеты и гетеры, бродячие артисты и просто бродяги, поэты, риторы и богатые бездельники. По этому случаю басилевс устроил празднество: Эфес чествовал легконогого Аркесилая, бегуна, привезшего из Афин лавровый венок победителя...
Тёмный пробирался сквозь скопище людей, призывая на особо буйные головы все козни Аримана. Внезапно затейливая, неровная песнь привлекла его внимание: на углу стояла женщина с флейтой. Лицо её, прежде, вероятно, прекрасное, несло следы обильных возлияний, а вольный наряд и сандалии с золочёными ремешками выдавали в ней гетеру. Вокруг стояли зеваки, улюлюкая и смеясь. Тёмный приблизился и почуял, как некоторые из них подавились смехом.
читать дальшеНеподалёку от гетеры, на утоптанном пятачке, двое актеров представляли пьеску. Первый, невысокий толстяк, нахмурив брови, говорил:
- Поясни же мне, друг мой, почему Гераклит говорил, что ни в одну реку нельзя вступить дважды?
Другой, изобразив на физиономии напряжение мысли, напыщенно отвечал:
- Но ведь это, Сафон, понятно, как белый день! Какая река, познакомившись с ним однажды, позволит ему вторично осквернить свои воды?..
Рядом парочка бродяг воспроизводила диалог в лицах: лежащий на земле, видимо, изображал реку, а стоящий пытался на него наступить, но каждый раз получал ногой в промежность и кубарем летел под ноги веселящейся толпе.
- Похоже, что прав ты, мой друг Евплоний! - невозмутимо продолжал толстяк, словно не замечая развернувшейся по соседству пантомимы. - Столь нелюдим Гераклит, и ликом ужасен, что даже река не впустит его в своё лоно.
- И, видно, поэтому нет у него жены...
Тёмный поспешно отошёл, пытаясь совладать с лицом. Вслед ему донёсся взрыв хохота.
Дальнейший путь его лежал по улице Куретов. Мощёная камнем от стены до стены, она выводила ко дворцу басилевса и там рассыпалась на множество переулков. Улицу оглашали крики торговцев: ткачи, ювелиры и гончары наперебой предлагали свой пёстрый товар; под ногами прохожих путались кудлатые псы.
Почти у самого дворца к Тёмному подошёл миловидный юноша. Низко поклонившись, он произнёс традиционную формулу приветствия:
- Радуйся!
- Радуйся и ты, если найдёшь повод, - сдержанно отвечал Тёмный.
- Басилевс приглашает тебя на обед.
- Я не приду.
Юноша смутился, но тут же продолжил с нажимом:
- Твой брат приглашает тебя на обед!
- Я же сказал тебе: я не приду! Сколько ещё раз я должен повторить это? Что мне делать в этом доме порока? Хлебать с пьянчугами неразбавленное вино и наблюдать, как разжижаются их огненные души? Разбивать о свою голову горшок с нечистотами, как это принято на ваших пирах?! Уволь – не хочу!
- Одумайся! – прошипел юноша. – Ты говоришь о басилевсе!
Губы Тёмного дрогнули – это могло бы сойти за улыбку, если бы не ледяное, змеиное выражение глаз.
- Тебе напомнить, кто здесь царь по праву рождения?
Посланник не нашёл, что ответить; Тёмный же, пожав плечами, отправился своей дорогой.
…Храм Артемиды - ровесник Тёмного - был возведён за городской стеной, там, где река Каистра устремлялась к морю. Словно силуэты жриц в белых хитонах, возносились в небеса колонны храма, и было их более десятка дюжин. Сияли под солнцем скаты крыши – не черепичные, как это было принято повсюду, а сделанные из ослепительного, в серебристых прожилках, мрамора.
Тёмный шёл знакомой дорогой к Дому богини, сжимая в руке свежий пергамент. Солнце палило голову. Тёмный кривил рот, размышляя, почему эфесцы не могли построить храм на холме в черте города, как поступают все обитатели благословенной Эллады. Что за нелепая блажь!
Но вот, наконец, и тень: Тёмный оказался в роще колонн и облегченно вздохнул. Шаг, другой, третий, десятый – и в самом сердце храма его встретила Артемида. Но не Артемида-охотница, с гибким станом и сворой свирепых собак... Богиня-покровительница Эфеса была иной: Женщина, Мать, Охранительница семьи, Артемида Эфесская носила прозвание Многогрудая.
Тёмный некоторое время взирал на бронзовую фигуру со множеством грудей – огромная, она почти касалась теменем сводов храма.
- Невероятно, - пробормотал он. - Невероятно, что люди придумывают чудовищ и поклоняются им! Неужели они не видят, как она уродлива – несмотря на строгий профиль и горделивую шею!..
Резкий оклик прервал его раздумья:
- Ты снова здесь, сын Блосона?
- Радуйся, жрец. Да, я снова принёс тебе свою рукопись.
- А принёс ли ты плату, Тёмный?
- Разумеется, жрец. Я готов платить столько, сколько ты скажешь, лишь бы ты обещал мне, что слова мои будут сохранены, и что ни один смертный не прочтёт их прежде установленного срока.
- Я уже обещал тебе это. Повторять не буду. Давай пергамент.
Тёмный покачал головой:
- Позволь, я спущусь с тобой в подземелье: я должен увериться в том, что ни один вор, ни один злоумышленник не проберётся в Хранилище.
- Ни одному вору, ежели он в здравом уме, не понадобятся твои тексты, - хмыкнул жрец. - Они слишком темны, Тёмный. А что до злоумышленников – поверь мне, этот Храм будет стоять до скончания веков, и ни один смертный не посмеет посягнуть на него, опасаясь гнева богини!
После краткого визита в подземелья, жрец вывел своего визитёра наверх и остановился на ступенях.
– А скажи мне, сын Блосона, – лениво спросил он, – ты боишься смерти?
– А смерти нет, – в тон ему отозвался Тёмный. – Смерть – всё, что мы видим, когда бодрствуем. Люди на улицах, ночные бродяги, и те, кто поют фаллические гимны в честь Диониса – все они мертвы, и их Дионис – суть Аид. Бессмертные – смертны, смертные – бессмертны; смертью друг друга они живут, жизнью друг друга они умирают.
– Снова твоя диалектика! – жрец фыркнул и даже собирался сплюнуть, но вовремя спохватился. – Бессмысленные речи, гневящие богов. Боги – бессмертны. Люди – смертны. И сопоставлять их так, как это делаешь ты – величайшая дерзость. Артемида покарает тебя, Тёмный, за кощунственные речи на пороге её храма!
– Покарает?! Интересно, что может сделать мне кусок бронзы, перед которым ты так трепещешь?
– Вспомни, что случилось с Актеоном! – прошипел жрец. – И когда тебя разорвут собаки, не упрекай небеса в несправедливости – знай, что тебя настигла божественная кара!
– Я не собираюсь превращаться в оленя, – заметил Тёмный.
– А разве ты и олень – не суть одно? – съязвил жрец. – Кажется, так выходит с точки зрения этой твоей... диалектики.
– Ты ничего не понял в диалектике, жрец, – спокойно отвечал Тёмный. – И, боюсь, не один ты. Поэтому храни мои пергаменты и дальше. И не забывай, сколько я тебе плачу. Надеюсь, алчность удержит тебя от необдуманных поступков.
***
Огонь горел, облизывая стену. Над ним в трёхногой хитре булькала баранина, приправленная травами и овощами. Угольки на жаровнях разбрасывали рыжие отсветы на лица басилевса и его гостей. Сейчас в помещении сидели ближайшие друзья дома, и потому благороднейший муж Эфеса не скрывал своих чувств.
– Так ты говоришь, он отказался прийти?!
– Да, владыка, – голос юноши-посланника дрожал: он всерьёз опасался, что за дурные вести ему грозит скорая и жестокая расправа.
– Чем он объяснил это?
– Я... я не решусь повторять его слова. Он поносил тебя и твоих друзей, владыка.
Басилевс стукнул кулаком по столу и залпом отпил изрядный глоток вина.
– С меня довольно! Этот человек не будет больше попирать грязными ногами улицы моего города.
– Ты можешь казнить его. Или изгнать, – заметил Селевк, зевая. – Мальчик, передай мне сыру...
Юноша, не спуская испуганных глаз с хозяина, протянул советнику блюдо. Тот взял несколько ломтей и продолжил свою мысль:
– Я полагаю, горожане не осудят тебя. Твой брат давно не вызывает в народе иных чувств, кроме неприязни; над ним все смеются.
– Я не могу ни казнить, ни изгнать его! – почти по слогам проговорил басилевс. – И именно потому, что он – мой брат! Я не хочу давать людям даже самый малый повод думать, что я не уверен в прочности моей власти. Если же я убью собственного брата, найдутся такие, кто скажет: вот оно что! Видимо, повелитель Эфеса боится, что Тёмный отберёт его привилегии... Да и премудрый Мелисс, ученик Парменида, приходил слушать его путаные речи. Меня осудят многие, Селевк. Я не могу так рисковать.
– Пожалуй, ты прав. Но что с того... Мы можем обойти это небольшое препятствие... Всего-то и нужно – найти правильные слова для твоего указа, владыка!
И советник, рассмеявшись, зачерпнул из кратера ещё одну порцию вина.
***
...Тёмный мерил шагами небольшую комнатушку. То подходил к окну и грозил кому-то судорожно стиснутым кулаком, то подсаживался к столу и торопливо писал, то задумчиво теребил холку меланхоличной собаки, которая следовала за ним, как тень.
– Вот как... Вот так, значит, они решили обойтись со мною!.. Беззаконный закон – вот их оружие! “Кто не смеется и ко всему относится с человеконенавистничеством, тот должен покинуть город до захода солнца” – такой закон решили они принять, но ведь нет никого несмеющегося, кроме меня... Что ж... Я уйду. Уйду, не дожидаясь заката, и буду жить не вдали от родины, но вдали от подлости!
Пёс внимательно слушал, помахивая хвостом.
Тёмный собирал пожитки.
И прежде, чем стены Эфеса окрасились во все оттенки пурпура и охры, учитель диалектики вышел из дома. Блестели слюдяными прожилками камешки у дороги, тяжело дышали оливы, прибитые пылью; в долине сиял величественный храм Многогрудой; но Тёмный, бросив в ту сторону всего один взгляд, повернулся к городу спиной и отправился в горы.
2.
Он вернулся в Эфес ранней весной.
Одиночество ли, вызывающее боли в чувствительном сердце, или травы на завтрак да коренья на ужин, или же совокупность этих причин, – сыграли с Тёмным дурную шутку. Прежде смуглое, резко очерченное лицо стало синюшным и одутловатым. Излишняя влага заполнила все суставы и полости его тела, прежде чем страдалец поборол свою гордость и решился обратиться к врачам.
…Диоген из Лаэрты впоследствии утверждал, что Тёмный обошёл всех лекарей Эфеса, одного за другим, и каждому задавал один и тот же вопрос:
– Можешь ли ты сделать из ливня засуху? – но ни один не понял вопроса и не дал верного ответа; и Тёмный отказался от лечения, обвинив озадаченных врачевателей в невежестве.
Он решил доверить свое исцеление природе, для чего, обмазавшись навозом, лёг на солнцепёке. И тогда городские лохматые псы, чьим любимцем он был долгие годы, не узнав его в странном, пугающем облике, накинулись стаей и разорвали его на части.
***
"Гераклит – Гермодору.
...Вот уже и душа моя вещая провидит грядущее свое освобождение из этой темницы, и, высовываясь из трясущегося тела, вспоминает свою родину, низойдя откуда, она облеклась в текущее тело, этот труп, который другие люди мнят живым, сдавленный в слизи, желчи, сукровице, крови, жилах, костях и мясе...
Душа же – бессмертна: она взлетит в горние выси, примут меня эфирные чертоги, и [там] я оговорю эфесцев.
Я буду жить, доколе существуют города и страны, и благодаря моей мудрости имя мое не перестанет произноситься никогда. И даже если город эфесцев будет разграблен и все алтари разрушены, местом памяти обо мне станут человеческие души.
Я ухожу, эфесцы пожнут плоды своих собственных рук, а тебе, доблестный человек, всего доброго!"
-----
Примечания:
1) Гераклит Эфесский, прозванный Тёмным - философ-досократик; считается основополжником стихийной диалектики.
2) Некоторые исследователи полагают, что письмо Гераклита к Гермодору, фрагменты которого использованы в тексте - подлинно.
3) Что касается истории с собаками, то Лаэртий в своём труде ссылается на Неанфа из Кизика, рассказавшего её; однако Аристон из Кеоса сообщает, что от водянки Тёмный исцелился, а умер от какой-то другой болезни, будучи шестидесяти лет от роду.
30.10.2006
Львов
1.
- Тёмный! Смотрите, вон идёт Тёмный!
Человек, носящий это прозвище, делал вид, что не слышит бегущего во все стороны шепотка. Смуглое и угрюмое, его лицо своей неподвижностью напоминало мраморный портрет - тот самый, который много десятков веков спустя станут печатать в учебниках философии.
Человек пересекал агору по диагонали, придерживая рукой края одежды - похоже, он боялся замараться, соприкоснувшись с кем-нибудь из толпы.
Закончилась шестдесят девятая Олимпиада, и древний Эфес бурлил, будто котел с бараньей похлёбкой. В город вернулись атлеты и гетеры, бродячие артисты и просто бродяги, поэты, риторы и богатые бездельники. По этому случаю басилевс устроил празднество: Эфес чествовал легконогого Аркесилая, бегуна, привезшего из Афин лавровый венок победителя...
Тёмный пробирался сквозь скопище людей, призывая на особо буйные головы все козни Аримана. Внезапно затейливая, неровная песнь привлекла его внимание: на углу стояла женщина с флейтой. Лицо её, прежде, вероятно, прекрасное, несло следы обильных возлияний, а вольный наряд и сандалии с золочёными ремешками выдавали в ней гетеру. Вокруг стояли зеваки, улюлюкая и смеясь. Тёмный приблизился и почуял, как некоторые из них подавились смехом.
читать дальшеНеподалёку от гетеры, на утоптанном пятачке, двое актеров представляли пьеску. Первый, невысокий толстяк, нахмурив брови, говорил:
- Поясни же мне, друг мой, почему Гераклит говорил, что ни в одну реку нельзя вступить дважды?
Другой, изобразив на физиономии напряжение мысли, напыщенно отвечал:
- Но ведь это, Сафон, понятно, как белый день! Какая река, познакомившись с ним однажды, позволит ему вторично осквернить свои воды?..
Рядом парочка бродяг воспроизводила диалог в лицах: лежащий на земле, видимо, изображал реку, а стоящий пытался на него наступить, но каждый раз получал ногой в промежность и кубарем летел под ноги веселящейся толпе.
- Похоже, что прав ты, мой друг Евплоний! - невозмутимо продолжал толстяк, словно не замечая развернувшейся по соседству пантомимы. - Столь нелюдим Гераклит, и ликом ужасен, что даже река не впустит его в своё лоно.
- И, видно, поэтому нет у него жены...
Тёмный поспешно отошёл, пытаясь совладать с лицом. Вслед ему донёсся взрыв хохота.
Дальнейший путь его лежал по улице Куретов. Мощёная камнем от стены до стены, она выводила ко дворцу басилевса и там рассыпалась на множество переулков. Улицу оглашали крики торговцев: ткачи, ювелиры и гончары наперебой предлагали свой пёстрый товар; под ногами прохожих путались кудлатые псы.
Почти у самого дворца к Тёмному подошёл миловидный юноша. Низко поклонившись, он произнёс традиционную формулу приветствия:
- Радуйся!
- Радуйся и ты, если найдёшь повод, - сдержанно отвечал Тёмный.
- Басилевс приглашает тебя на обед.
- Я не приду.
Юноша смутился, но тут же продолжил с нажимом:
- Твой брат приглашает тебя на обед!
- Я же сказал тебе: я не приду! Сколько ещё раз я должен повторить это? Что мне делать в этом доме порока? Хлебать с пьянчугами неразбавленное вино и наблюдать, как разжижаются их огненные души? Разбивать о свою голову горшок с нечистотами, как это принято на ваших пирах?! Уволь – не хочу!
- Одумайся! – прошипел юноша. – Ты говоришь о басилевсе!
Губы Тёмного дрогнули – это могло бы сойти за улыбку, если бы не ледяное, змеиное выражение глаз.
- Тебе напомнить, кто здесь царь по праву рождения?
Посланник не нашёл, что ответить; Тёмный же, пожав плечами, отправился своей дорогой.
…Храм Артемиды - ровесник Тёмного - был возведён за городской стеной, там, где река Каистра устремлялась к морю. Словно силуэты жриц в белых хитонах, возносились в небеса колонны храма, и было их более десятка дюжин. Сияли под солнцем скаты крыши – не черепичные, как это было принято повсюду, а сделанные из ослепительного, в серебристых прожилках, мрамора.
Тёмный шёл знакомой дорогой к Дому богини, сжимая в руке свежий пергамент. Солнце палило голову. Тёмный кривил рот, размышляя, почему эфесцы не могли построить храм на холме в черте города, как поступают все обитатели благословенной Эллады. Что за нелепая блажь!
Но вот, наконец, и тень: Тёмный оказался в роще колонн и облегченно вздохнул. Шаг, другой, третий, десятый – и в самом сердце храма его встретила Артемида. Но не Артемида-охотница, с гибким станом и сворой свирепых собак... Богиня-покровительница Эфеса была иной: Женщина, Мать, Охранительница семьи, Артемида Эфесская носила прозвание Многогрудая.
Тёмный некоторое время взирал на бронзовую фигуру со множеством грудей – огромная, она почти касалась теменем сводов храма.
- Невероятно, - пробормотал он. - Невероятно, что люди придумывают чудовищ и поклоняются им! Неужели они не видят, как она уродлива – несмотря на строгий профиль и горделивую шею!..
Резкий оклик прервал его раздумья:
- Ты снова здесь, сын Блосона?
- Радуйся, жрец. Да, я снова принёс тебе свою рукопись.
- А принёс ли ты плату, Тёмный?
- Разумеется, жрец. Я готов платить столько, сколько ты скажешь, лишь бы ты обещал мне, что слова мои будут сохранены, и что ни один смертный не прочтёт их прежде установленного срока.
- Я уже обещал тебе это. Повторять не буду. Давай пергамент.
Тёмный покачал головой:
- Позволь, я спущусь с тобой в подземелье: я должен увериться в том, что ни один вор, ни один злоумышленник не проберётся в Хранилище.
- Ни одному вору, ежели он в здравом уме, не понадобятся твои тексты, - хмыкнул жрец. - Они слишком темны, Тёмный. А что до злоумышленников – поверь мне, этот Храм будет стоять до скончания веков, и ни один смертный не посмеет посягнуть на него, опасаясь гнева богини!
После краткого визита в подземелья, жрец вывел своего визитёра наверх и остановился на ступенях.
– А скажи мне, сын Блосона, – лениво спросил он, – ты боишься смерти?
– А смерти нет, – в тон ему отозвался Тёмный. – Смерть – всё, что мы видим, когда бодрствуем. Люди на улицах, ночные бродяги, и те, кто поют фаллические гимны в честь Диониса – все они мертвы, и их Дионис – суть Аид. Бессмертные – смертны, смертные – бессмертны; смертью друг друга они живут, жизнью друг друга они умирают.
– Снова твоя диалектика! – жрец фыркнул и даже собирался сплюнуть, но вовремя спохватился. – Бессмысленные речи, гневящие богов. Боги – бессмертны. Люди – смертны. И сопоставлять их так, как это делаешь ты – величайшая дерзость. Артемида покарает тебя, Тёмный, за кощунственные речи на пороге её храма!
– Покарает?! Интересно, что может сделать мне кусок бронзы, перед которым ты так трепещешь?
– Вспомни, что случилось с Актеоном! – прошипел жрец. – И когда тебя разорвут собаки, не упрекай небеса в несправедливости – знай, что тебя настигла божественная кара!
– Я не собираюсь превращаться в оленя, – заметил Тёмный.
– А разве ты и олень – не суть одно? – съязвил жрец. – Кажется, так выходит с точки зрения этой твоей... диалектики.
– Ты ничего не понял в диалектике, жрец, – спокойно отвечал Тёмный. – И, боюсь, не один ты. Поэтому храни мои пергаменты и дальше. И не забывай, сколько я тебе плачу. Надеюсь, алчность удержит тебя от необдуманных поступков.
***
Огонь горел, облизывая стену. Над ним в трёхногой хитре булькала баранина, приправленная травами и овощами. Угольки на жаровнях разбрасывали рыжие отсветы на лица басилевса и его гостей. Сейчас в помещении сидели ближайшие друзья дома, и потому благороднейший муж Эфеса не скрывал своих чувств.
– Так ты говоришь, он отказался прийти?!
– Да, владыка, – голос юноши-посланника дрожал: он всерьёз опасался, что за дурные вести ему грозит скорая и жестокая расправа.
– Чем он объяснил это?
– Я... я не решусь повторять его слова. Он поносил тебя и твоих друзей, владыка.
Басилевс стукнул кулаком по столу и залпом отпил изрядный глоток вина.
– С меня довольно! Этот человек не будет больше попирать грязными ногами улицы моего города.
– Ты можешь казнить его. Или изгнать, – заметил Селевк, зевая. – Мальчик, передай мне сыру...
Юноша, не спуская испуганных глаз с хозяина, протянул советнику блюдо. Тот взял несколько ломтей и продолжил свою мысль:
– Я полагаю, горожане не осудят тебя. Твой брат давно не вызывает в народе иных чувств, кроме неприязни; над ним все смеются.
– Я не могу ни казнить, ни изгнать его! – почти по слогам проговорил басилевс. – И именно потому, что он – мой брат! Я не хочу давать людям даже самый малый повод думать, что я не уверен в прочности моей власти. Если же я убью собственного брата, найдутся такие, кто скажет: вот оно что! Видимо, повелитель Эфеса боится, что Тёмный отберёт его привилегии... Да и премудрый Мелисс, ученик Парменида, приходил слушать его путаные речи. Меня осудят многие, Селевк. Я не могу так рисковать.
– Пожалуй, ты прав. Но что с того... Мы можем обойти это небольшое препятствие... Всего-то и нужно – найти правильные слова для твоего указа, владыка!
И советник, рассмеявшись, зачерпнул из кратера ещё одну порцию вина.
***
...Тёмный мерил шагами небольшую комнатушку. То подходил к окну и грозил кому-то судорожно стиснутым кулаком, то подсаживался к столу и торопливо писал, то задумчиво теребил холку меланхоличной собаки, которая следовала за ним, как тень.
– Вот как... Вот так, значит, они решили обойтись со мною!.. Беззаконный закон – вот их оружие! “Кто не смеется и ко всему относится с человеконенавистничеством, тот должен покинуть город до захода солнца” – такой закон решили они принять, но ведь нет никого несмеющегося, кроме меня... Что ж... Я уйду. Уйду, не дожидаясь заката, и буду жить не вдали от родины, но вдали от подлости!
Пёс внимательно слушал, помахивая хвостом.
Тёмный собирал пожитки.
И прежде, чем стены Эфеса окрасились во все оттенки пурпура и охры, учитель диалектики вышел из дома. Блестели слюдяными прожилками камешки у дороги, тяжело дышали оливы, прибитые пылью; в долине сиял величественный храм Многогрудой; но Тёмный, бросив в ту сторону всего один взгляд, повернулся к городу спиной и отправился в горы.
2.
Он вернулся в Эфес ранней весной.
Одиночество ли, вызывающее боли в чувствительном сердце, или травы на завтрак да коренья на ужин, или же совокупность этих причин, – сыграли с Тёмным дурную шутку. Прежде смуглое, резко очерченное лицо стало синюшным и одутловатым. Излишняя влага заполнила все суставы и полости его тела, прежде чем страдалец поборол свою гордость и решился обратиться к врачам.
…Диоген из Лаэрты впоследствии утверждал, что Тёмный обошёл всех лекарей Эфеса, одного за другим, и каждому задавал один и тот же вопрос:
– Можешь ли ты сделать из ливня засуху? – но ни один не понял вопроса и не дал верного ответа; и Тёмный отказался от лечения, обвинив озадаченных врачевателей в невежестве.
Он решил доверить свое исцеление природе, для чего, обмазавшись навозом, лёг на солнцепёке. И тогда городские лохматые псы, чьим любимцем он был долгие годы, не узнав его в странном, пугающем облике, накинулись стаей и разорвали его на части.
***
"Гераклит – Гермодору.
...Вот уже и душа моя вещая провидит грядущее свое освобождение из этой темницы, и, высовываясь из трясущегося тела, вспоминает свою родину, низойдя откуда, она облеклась в текущее тело, этот труп, который другие люди мнят живым, сдавленный в слизи, желчи, сукровице, крови, жилах, костях и мясе...
Душа же – бессмертна: она взлетит в горние выси, примут меня эфирные чертоги, и [там] я оговорю эфесцев.
Я буду жить, доколе существуют города и страны, и благодаря моей мудрости имя мое не перестанет произноситься никогда. И даже если город эфесцев будет разграблен и все алтари разрушены, местом памяти обо мне станут человеческие души.
Я ухожу, эфесцы пожнут плоды своих собственных рук, а тебе, доблестный человек, всего доброго!"
-----
Примечания:
1) Гераклит Эфесский, прозванный Тёмным - философ-досократик; считается основополжником стихийной диалектики.
2) Некоторые исследователи полагают, что письмо Гераклита к Гермодору, фрагменты которого использованы в тексте - подлинно.
3) Что касается истории с собаками, то Лаэртий в своём труде ссылается на Неанфа из Кизика, рассказавшего её; однако Аристон из Кеоса сообщает, что от водянки Тёмный исцелился, а умер от какой-то другой болезни, будучи шестидесяти лет от роду.
30.10.2006
Львов
@темы: старые_блокнотики, рассказы
-
-
26.07.2009 в 01:43-
-
26.07.2009 в 19:05