Фарс под дождём
Снег падает на землю и сразу тает. Падает на зеленые листья и застывает на них неопрятной коркой. Падает на черную воду и расходится мелкой рябью. Я ненавижу зиму. И лето ненавижу.
А осень в этом году не случилась. И что-то странное такое на сердце, бредовое и больное: то ли стихи писать, то ли утопиться, то ли сказать, что я люблю тебя…
читать дальше- Что, Люпин, тоскуешь? Охота к перемене мест? Экзистенциальная скорбь?
Голос сухой, холодный и ломкий, как стылая трава в ноябре. Губы синие, потому что ты слишком легко одет. Я не оборачиваюсь – я просто знаю.
Слова разбиваются о мою неподвижную спину. С ума сойти – ты заговорил со мной первым. А я молчу.
- Сколько там до полнолуния? Три дня?
Не знал, что ты теперь отслеживаешь фазы Луны, Снейп. Я тронут твоим вниманием.
- Как ты ждешь его, должно быть: ведь это единственное время, когда ты не осознаешь себя ничтожеством. Потому что осознавать тебе – нечем.
Оборачиваюсь:
- А ты и этого лишен, бедняга. Тяжело, должно быть, осознавать себя ничтожеством непрерывно?
- Слабенько, Люпин, - кривишься ты. – Уроки Блэка проходят даром. Ты даже не назвал меня этим прозвищем… как там его?
- Нюниус, - вежливо подсказываю я.
А губы у тебя действительно синие. И руки тоже. И снег лежит на волосах и на плечах. Не тает.
На берегу так тихо. Как будто не высится над Озером огромный замок, полный юных и шумных людей. Как будто не воет в близких горах ветер. Или это просто я ничего не слышу? Теперь уже ты молчишь – и я слушаю твое молчание, и оно повсюду, бесконечное и холодное, как преждевременная зима. Я смотрю на твои ладони, а ты – в даль над моим плечом. Ну и зачем пришел, спрашивается?
- Ну и зачем ты пришел? Поинтересоваться моим душевным здоровьем?
- Хотел посмотреть, как ты утопишься – даром, что ли, стоишь у воды битых полчаса. А ты всё никак не надумаешь. Замерз ждать.
- Поможешь?
Мысль кажется мне забавной. За три дня до полнолуния они вообще забавны, эти мысли: про Озеро, про головокружительную высоту Астрономической Башни, про Непростительное в висок. Мне нравится играть этими мыслями. Каждая из них – как ампула с ядом: круглая, блестящая. Можно катать на ладони. Можно катать на языке и пробовать на зуб. Но не раскусывать.
Потому что Луна взойдет – и снова скроется за кромкой леса… а у меня останется огонь камина, и теплая дружеская рука на плече, и навсегда загадочные коридоры замка, который я люблю так, как ни одно другое место в этом мире, и миллионы букв, заключенных в тысячи книг… И понимание того странного факта, что ты полчаса наблюдал за мной, стоящим у Озера. Не так уж мало.
Ссыпаю ядовитые мысли в горсть, прячу в карман. До следующего раза.
- Почему же не помочь хорошему человеку в таком сложном деле, - усмехаешься ты. Интересная у тебя усмешка – горькая, как хинин и жгучая, как аконитовый сок. Где, интересно, шестнадцатилетних мальчишек учат так усмехаться?
- А я – хороший человек, по-твоему? – спрашиваю с улыбкой.
- Ты – придурок, по-моему, - без улыбки отвечаешь ты. – Хотя и у тебя случаются просветления – вот уж не ожидал.
- Что? – интересуюсь невзначай. – Зелье всё-таки получилось?
Как приятно видеть в твоих глазах растерянность. Да, я следил за тобой. Да, я часто за тобой слежу. Да, я одалживаю у Поттера плащ-невидимку и спускаюсь в подземелья. Я ведь уже изучил их, как свои пять пальцев, да и Карта всегда при мне… Самое сложное – дождаться, пока кто-то из ваших будет входить в гостиную, и пристроиться у него за спиной. А потом – таким же образом суметь выйти. Благо, я умею ступать бесшумно - и пока не попадался. Даст Мерлин, и не попадусь.
…Я знаю, как ты читаешь, забравшись с ногами в кресло и освещая страницу палочкой – странно, даже "Лумос" у тебя зеленоватого оттенка, гадюка ты слизеринская… Знаю, как запускаешь в волосы пятерню, когда о чем-то размышляешь… Я знаю даже, как ты спишь – искусанные губы разомкнуты, как у младенца, который выронил соску, а на лице – серая тень от ресниц. Мне хотелось провести по ней пальцем, чтобы убедиться, что она не нарисована краской или пылью.
И – да, я знаю, что ты угробил две недели своей единственной и неповторимой жизни на эксперимент с зельем Забвения – эксперимент, который подсказал тебе я. Я видел, как ты растираешь в плошке маринованные листья руты, как ругаешь огонь под котлом, убеждая его гореть ровно, как держишь двумя пальцами пробирку – словно боишься, что она тебя цапнет… а пальцы у тебя длинные и худые, все в царапинах и мельчайших ожогах, и в неопрятных пятнах брызнувших зелий – эти пятна никогда уже не сойдут, если ты не придумаешь и на этот случай специальный отвар.
Ехидный голос возвращает меня в реальность:
- Не знал, что ты следишь за мной, Люпин!
- Хотел посмотреть, как ты отравишься, - парирую я. – Даром, что ли, возишься со всякой ядовитой гадостью день изо дня. А ты всё никак не надумаешь…
- Поможешь?
Это, наверное, тень от облака так упала. Это, должно быть, причудливая игра осеннего освещения. Потому что не может же быть, в самом деле, что у тебя в глазах живет улыбка?.. А я её вижу. И она ведет себя так, словно обитает там давным-давно: теплым зверьком свернулась вокруг черного зрачка – и делает твое лицо настоящим.
- Придурок, - тихо говорю я. – Ты весь синий уже, как ощипанная курица.
Почему мне казалось, что снег на тебе не тает? Он тает, куда бы он делся… И ты стучишь зубами, такой жалкий и тощий, в мокрой одежде. Я достаю палочку, чтобы высушить её. А ты достаешь свою.
***
- А ну отвали от него немедленно, дрянь слизеринская, слышишь, тебе говорю!
…Мерлин! Только не это.
Решительно впечатывая ботинки в слякоть, к нам приближается Сириус Блэк. Которому, вообще-то, полагалось бы сейчас быть в Хогсмиде. Наши все сейчас там, я один не пошел. Потому что до полнолуния три дня… И потому что мыслями, похожими на блестящие ампулы, лучше играть в одиночестве.
Сириус на ходу выхватывает палочку, губы складываются в слова заклятия. Боковым зрением вижу, как вздрогнул и подобрался Снейп, как призрак нерожденной улыбки ускользнул в глубину зрачков, а дрожащие пальцы покрепче сжали палочку.
Успеваю прыгнуть между ними – и, по счастью, ни один из них в меня не попадает – хорош бы я был, получив "петрификус" в грудь и "сектумсемпру" в спину.
- Сириус, всё нормально, - быстро и громко говорю я. – Всё нормально, правда.
Но Блэк, вошедший в раж – это страшная сила. Неуловимый и непредсказуемый, как ветер. И, как ветер, не слышит слов. Бросаюсь вперед, повисаю у него на руке, оскальзываясь на размокшей земле – и только надеюсь, что в спину мне не прилетит ещё какая-нибудь пакость.
Долетают только слова:
- Как это трогательно. Вы прямо созданы друг для друга. Не забудь пригласить на свадьбу, Люпин.
Снейп проходит мимо, едва не задев меня рукавом, и направляется к замку. Не оглядываясь. А я всё стою, вцепившись Сириусу в руку, и меня трясет.
- Химера тебя раздери, Муни… да ты холодный, как покойник, - замечает, наконец, Блэк. Крепко берет меня за плечи и разворачивает лицом к себе. – Чего этот урод от тебя хотел? Ты правда в порядке?
Киваю. И позволяю увести себя в гостиную. Там никого нет, но в камине горит огонь. Сириус, высушив мою одежду, набрасывает мне на плечи свой свитер. Но от свитера в половину не так тепло, как от его ладони. Мы сидим на полу в обнимку, перед нами бутылка огневиски и горка шоколада – моего любимого шоколада.
- Это пошло, - слабо улыбаюсь я. – Закусывать огневиски шоколадом.
- Зато тепло и вкусно, - замечает Блэк. – Чего тебе ещё надо?
Ничего мне больше не надо.
Он похож на ветер. Порывистый и горячий. Обжигает лицо, треплет волосы и оставляет на губах привкус пепла. И я проваливаюсь в смерч, раскинув руки, я растерян и пьян, и мне ничего не надо. Сюда никто не войдет, потому что все в Хогсмиде. А если бы и вошли – мне уже всё равно. А Сириусу – и подавно. Время тянется, как топленый шоколад, льется откуда-то с потолка и уходит в пол.
- Я не слишком тебя… шокировал? – Сириус усмехается, приподнимаясь на локте и глядя мне в лицо – насмешливо и чуть-чуть встревоженно.
- Меня сложно шокировать…
Он откидывает волосы со лба – и знает, как идет ему этот жест. Наклоняется ко мне и легко касается губами моего виска.
- Тогда скажи.
Глаза сияют. Яркие, требовательные. Живые.
И я говорю:
- Я люблю тебя.
Я не стану писать стихи. И топиться не стану.
- Повтори, - смеясь, требует Блэк.
И я снова произношу эти слова, которые он зачем-то хочет слышать.
И надеюсь, что он никогда не поймёт, что я говорю их не ему.
А осень в этом году не случилась. И что-то странное такое на сердце, бредовое и больное: то ли стихи писать, то ли утопиться, то ли сказать, что я люблю тебя…
читать дальше- Что, Люпин, тоскуешь? Охота к перемене мест? Экзистенциальная скорбь?
Голос сухой, холодный и ломкий, как стылая трава в ноябре. Губы синие, потому что ты слишком легко одет. Я не оборачиваюсь – я просто знаю.
Слова разбиваются о мою неподвижную спину. С ума сойти – ты заговорил со мной первым. А я молчу.
- Сколько там до полнолуния? Три дня?
Не знал, что ты теперь отслеживаешь фазы Луны, Снейп. Я тронут твоим вниманием.
- Как ты ждешь его, должно быть: ведь это единственное время, когда ты не осознаешь себя ничтожеством. Потому что осознавать тебе – нечем.
Оборачиваюсь:
- А ты и этого лишен, бедняга. Тяжело, должно быть, осознавать себя ничтожеством непрерывно?
- Слабенько, Люпин, - кривишься ты. – Уроки Блэка проходят даром. Ты даже не назвал меня этим прозвищем… как там его?
- Нюниус, - вежливо подсказываю я.
А губы у тебя действительно синие. И руки тоже. И снег лежит на волосах и на плечах. Не тает.
На берегу так тихо. Как будто не высится над Озером огромный замок, полный юных и шумных людей. Как будто не воет в близких горах ветер. Или это просто я ничего не слышу? Теперь уже ты молчишь – и я слушаю твое молчание, и оно повсюду, бесконечное и холодное, как преждевременная зима. Я смотрю на твои ладони, а ты – в даль над моим плечом. Ну и зачем пришел, спрашивается?
- Ну и зачем ты пришел? Поинтересоваться моим душевным здоровьем?
- Хотел посмотреть, как ты утопишься – даром, что ли, стоишь у воды битых полчаса. А ты всё никак не надумаешь. Замерз ждать.
- Поможешь?
Мысль кажется мне забавной. За три дня до полнолуния они вообще забавны, эти мысли: про Озеро, про головокружительную высоту Астрономической Башни, про Непростительное в висок. Мне нравится играть этими мыслями. Каждая из них – как ампула с ядом: круглая, блестящая. Можно катать на ладони. Можно катать на языке и пробовать на зуб. Но не раскусывать.
Потому что Луна взойдет – и снова скроется за кромкой леса… а у меня останется огонь камина, и теплая дружеская рука на плече, и навсегда загадочные коридоры замка, который я люблю так, как ни одно другое место в этом мире, и миллионы букв, заключенных в тысячи книг… И понимание того странного факта, что ты полчаса наблюдал за мной, стоящим у Озера. Не так уж мало.
Ссыпаю ядовитые мысли в горсть, прячу в карман. До следующего раза.
- Почему же не помочь хорошему человеку в таком сложном деле, - усмехаешься ты. Интересная у тебя усмешка – горькая, как хинин и жгучая, как аконитовый сок. Где, интересно, шестнадцатилетних мальчишек учат так усмехаться?
- А я – хороший человек, по-твоему? – спрашиваю с улыбкой.
- Ты – придурок, по-моему, - без улыбки отвечаешь ты. – Хотя и у тебя случаются просветления – вот уж не ожидал.
- Что? – интересуюсь невзначай. – Зелье всё-таки получилось?
Как приятно видеть в твоих глазах растерянность. Да, я следил за тобой. Да, я часто за тобой слежу. Да, я одалживаю у Поттера плащ-невидимку и спускаюсь в подземелья. Я ведь уже изучил их, как свои пять пальцев, да и Карта всегда при мне… Самое сложное – дождаться, пока кто-то из ваших будет входить в гостиную, и пристроиться у него за спиной. А потом – таким же образом суметь выйти. Благо, я умею ступать бесшумно - и пока не попадался. Даст Мерлин, и не попадусь.
…Я знаю, как ты читаешь, забравшись с ногами в кресло и освещая страницу палочкой – странно, даже "Лумос" у тебя зеленоватого оттенка, гадюка ты слизеринская… Знаю, как запускаешь в волосы пятерню, когда о чем-то размышляешь… Я знаю даже, как ты спишь – искусанные губы разомкнуты, как у младенца, который выронил соску, а на лице – серая тень от ресниц. Мне хотелось провести по ней пальцем, чтобы убедиться, что она не нарисована краской или пылью.
И – да, я знаю, что ты угробил две недели своей единственной и неповторимой жизни на эксперимент с зельем Забвения – эксперимент, который подсказал тебе я. Я видел, как ты растираешь в плошке маринованные листья руты, как ругаешь огонь под котлом, убеждая его гореть ровно, как держишь двумя пальцами пробирку – словно боишься, что она тебя цапнет… а пальцы у тебя длинные и худые, все в царапинах и мельчайших ожогах, и в неопрятных пятнах брызнувших зелий – эти пятна никогда уже не сойдут, если ты не придумаешь и на этот случай специальный отвар.
Ехидный голос возвращает меня в реальность:
- Не знал, что ты следишь за мной, Люпин!
- Хотел посмотреть, как ты отравишься, - парирую я. – Даром, что ли, возишься со всякой ядовитой гадостью день изо дня. А ты всё никак не надумаешь…
- Поможешь?
Это, наверное, тень от облака так упала. Это, должно быть, причудливая игра осеннего освещения. Потому что не может же быть, в самом деле, что у тебя в глазах живет улыбка?.. А я её вижу. И она ведет себя так, словно обитает там давным-давно: теплым зверьком свернулась вокруг черного зрачка – и делает твое лицо настоящим.
- Придурок, - тихо говорю я. – Ты весь синий уже, как ощипанная курица.
Почему мне казалось, что снег на тебе не тает? Он тает, куда бы он делся… И ты стучишь зубами, такой жалкий и тощий, в мокрой одежде. Я достаю палочку, чтобы высушить её. А ты достаешь свою.
***
- А ну отвали от него немедленно, дрянь слизеринская, слышишь, тебе говорю!
…Мерлин! Только не это.
Решительно впечатывая ботинки в слякоть, к нам приближается Сириус Блэк. Которому, вообще-то, полагалось бы сейчас быть в Хогсмиде. Наши все сейчас там, я один не пошел. Потому что до полнолуния три дня… И потому что мыслями, похожими на блестящие ампулы, лучше играть в одиночестве.
Сириус на ходу выхватывает палочку, губы складываются в слова заклятия. Боковым зрением вижу, как вздрогнул и подобрался Снейп, как призрак нерожденной улыбки ускользнул в глубину зрачков, а дрожащие пальцы покрепче сжали палочку.
Успеваю прыгнуть между ними – и, по счастью, ни один из них в меня не попадает – хорош бы я был, получив "петрификус" в грудь и "сектумсемпру" в спину.
- Сириус, всё нормально, - быстро и громко говорю я. – Всё нормально, правда.
Но Блэк, вошедший в раж – это страшная сила. Неуловимый и непредсказуемый, как ветер. И, как ветер, не слышит слов. Бросаюсь вперед, повисаю у него на руке, оскальзываясь на размокшей земле – и только надеюсь, что в спину мне не прилетит ещё какая-нибудь пакость.
Долетают только слова:
- Как это трогательно. Вы прямо созданы друг для друга. Не забудь пригласить на свадьбу, Люпин.
Снейп проходит мимо, едва не задев меня рукавом, и направляется к замку. Не оглядываясь. А я всё стою, вцепившись Сириусу в руку, и меня трясет.
- Химера тебя раздери, Муни… да ты холодный, как покойник, - замечает, наконец, Блэк. Крепко берет меня за плечи и разворачивает лицом к себе. – Чего этот урод от тебя хотел? Ты правда в порядке?
Киваю. И позволяю увести себя в гостиную. Там никого нет, но в камине горит огонь. Сириус, высушив мою одежду, набрасывает мне на плечи свой свитер. Но от свитера в половину не так тепло, как от его ладони. Мы сидим на полу в обнимку, перед нами бутылка огневиски и горка шоколада – моего любимого шоколада.
- Это пошло, - слабо улыбаюсь я. – Закусывать огневиски шоколадом.
- Зато тепло и вкусно, - замечает Блэк. – Чего тебе ещё надо?
Ничего мне больше не надо.
Он похож на ветер. Порывистый и горячий. Обжигает лицо, треплет волосы и оставляет на губах привкус пепла. И я проваливаюсь в смерч, раскинув руки, я растерян и пьян, и мне ничего не надо. Сюда никто не войдет, потому что все в Хогсмиде. А если бы и вошли – мне уже всё равно. А Сириусу – и подавно. Время тянется, как топленый шоколад, льется откуда-то с потолка и уходит в пол.
- Я не слишком тебя… шокировал? – Сириус усмехается, приподнимаясь на локте и глядя мне в лицо – насмешливо и чуть-чуть встревоженно.
- Меня сложно шокировать…
Он откидывает волосы со лба – и знает, как идет ему этот жест. Наклоняется ко мне и легко касается губами моего виска.
- Тогда скажи.
Глаза сияют. Яркие, требовательные. Живые.
И я говорю:
- Я люблю тебя.
Я не стану писать стихи. И топиться не стану.
- Повтори, - смеясь, требует Блэк.
И я снова произношу эти слова, которые он зачем-то хочет слышать.
И надеюсь, что он никогда не поймёт, что я говорю их не ему.